Распутин

- Взяла да и сбежала чуть не в полночь... - пожала плечами Анна Степановна. - Оставила записку с извинениями, что должна уехать, и все. Она, впрочем, всегда была взбалмошной. Что придет в голову, то и подавай...

- Амуры какие-нибудь... - дымя, сказал Сергей Федорович. - Девица в возрасте...

- Будет тебе еще! - с неудовольствием отозвалась Анна Степановна.

- А что же еще может быть?

Евгений Иванович нехотя выпил невкусный, как ему показалось, чай и ушел к себе, не зная, что делать, куда деваться.

На окне желтела положенная им еще с вечера книжка Анатоля Франса «Les dieux ont soif»[61], которую он читал, - он машинально взял ее: не отмокла ли на росе? Под книжкой лежал толстый пакет. Он с удивлением взял его - на конверте стояло его имя. Уже догадываясь, от кого, он разорвал грубый большой конверт и дрожащей рукой вынул из него несколько листков: один на серой деревенской бумаге с торопливыми неровными строчками и пять-шесть аккуратно, видимо, раньше исписанных листочков, вырванных из тетради.

«Пишу вам эти несколько строк, чтобы проститься с вами... -прочел он на серой бумаге. - Я не ребенок, я понимаю, к чему приведет то влечение, которое я почувствовала с первого же дня к вам, а в вас к себе. Вы видите, вам нет еще надобности в услугах Мефистофеля, милый, хороший друг мой! Но этого быть не должно, этого быть не может - почему, скажут вам несколько страниц из моего дневника, которые я оставляю вам и которые прошу непременно сжечь потом. Не ищите ме-ня - все равно не найдете. Впрочем, я говорю вздор: прочитав мои странички из дневника, вы и искать не будете, а постараетесь скорее забыть меня...

Прощайте. Простите, что я сделала вам больно. Не я - судьба, должно быть, или ваш Великий Артист. Но все равно, простите. И прощайте, милый мой, хороший, прекрасный дуб, в золотой тени которого я, несчастная лягушка с отдавленными жизнью лапами, провела несколько милых мгновений, слушая сосредоточенный и грустный шепот его листвы. Прощайте, прощайте, прощайте - навсегда!

Ах, как все же больно! «Будет радость?» - скажете вы. Нет, милый, наверное, не будет...

Ирина».

Черный хор осенних голосов запел в его душе. Но не верилось еще, что уже кончилось то, что еще и не начиналось. И он жадно схватился за листки дневника.

Первая страничка начиналась с обрывка фразы:

«...не на то, чтобы тушить этот ужасный пожар, бушующий по всей земле, а на то, чтобы не давать таким пожарам в будущем и возникать даже. Но теперь поздно рассуждать: вокруг корчатся, и стонут, и плачут тысячи искалеченных людей... Облегчить, утешить хотя бы одного, и то довольно...

Нет, не прав ты, Господи, что допускаешь такое на земле твоей!..

20 окт. - Вокруг величавые лесистые горы в дивном осеннем уборе, кроткое небо над ними, пустыня, а за горами - стукотня выстрелов, кровь...