Распутин

- Вчера с писателем вашим говорил, с Сергеем Терентьевичем... Первое слово: народ... Вот дался чертям этот окаянный народ! Русский народ... Этот самый народ дерет теперь с меня за дрова двадцать рублей, хотя до войны продавал их по три рубля, а за яйца не стыдится брать с голодных по восьмидесяти копеек, а когда я отказываюсь, не могу брать по этой цене, он, нищий сам, издевается над моей нищетой. Я для него не человек, а шантрапа, шишгаль, прогорелый студент... - торопливо говорил он, точно торопясь выплюнуть те раскаленные камни, которые теснили его грудь. - Вон, не угодно ли, одну церковь спьяну повалили, теперь возводят другую: деньги дает вор и пьяница, а строят - хулиганы... Русский народ\ Ну погодите, друзья; он еще себя покажет вам! Хорошо, что война поубавит этого дурачья везде - просторнее будет...

- Эка, паря, как ты лихуешься все... - сказал Петр, высокий и худой мужик с рябым лицом, длинными, закинутыми назад волосами и редкой, бесцветной бороденкой. - Что глупости всякой в людях оказалось превыше меры, это верно, но тут руганью дела не поправишь, тут надо от ума действовать... Э, никак герман идет к нам... Вот это дело! Пчелок он хотел посмотреть у меня: что-то плохо приживаются в новых ульях... Здравствуйте, милости просим... - приветствовал он пленного германца, который работал в саду у земского. - Садитесь вот в холодок, а я медку достану да огурчиков свеженьких...

- О, очень благодарю вас... - вежливо отвечал пленный и, поздоровавшись с Митей, сел на траву. - Я только что отобедал...

Он вдруг опять встал и почтительно поклонился: к баньке вышла Варя. И он ни за что не хотел сесть, пока не села Варя поодаль на обрубок толстого бревна. Петр принес на щербатой тарелке сотового меда, пузатых желтоватых огурцов и свежего хлеба.

- Ну-ка, угощайтесь нашим русским угощением... - сказал он. - Да расскажите нам, как вы нашу Россию находите... И как ваше имячко будет?..

- Меня зовут Фриц Прейндль... - отвечал тот. - До войны был лесничим в Баварских Альпах. А что касается до вашего вопроса о России, то, право, мне трудно ответить на него, потому что очень многое непонятно мне в вас.

- Нет, а вы все-таки скажите... - настойчиво проговорил Митя. - Это очень интересно, как вся наша чепуха в европейских мозгах отражается...

- А кроме того, я боюсь, что я обижу вас... - застенчиво улыбнулся германец.

- О, об этом можете не беспокоиться! - зло засмеялся Митя. - Мы сами о себе столько говорим дурного, что удивить нас чем-нибудь вам будет очень трудно...

- Только скажите, как это вы так хорошо говорите по-русски? - сказала Варя. - Для иностранца это совсем удивительно...

- Я еще дома выучился по-русски, - отвечал Фриц, - чтобы читать в подлиннике русских авторов, как Достоевский и Толстой, которые поразили меня. А затем усердно занимаюсь языком уже здесь, в России, два года. Раз взялся за дело, надо довести его до конца...

- Народ вы напористый, говорить нечего... - заметил Петр, разогревая канифоль. - Многие из наших очень завидуют вам в этом... - неопределенно усмехнулся он.

- В этом отношении мы очень не похожи... - сказал Фриц. - Вы загораетесь, как солома, и, как солома, потухаете. Когда я попал в ваш Окшинск и все узнали, что я знаю по-русски и что я человек вообще образованный, меня просто замучили: все вдруг захотели учиться по- немецки. Был один раненый офицер, один священник, три барышни, два студента, и всех дольше проучился священник: ровно семь недель... А другие очень скоро убедились, что учиться немецкому языку им совсем не нужно, и бросили...

Все засмеялись.