Распутин

- Я ужасно злоупотребил вашим гостеприимством... - сказал он. - Пожалуйста, извините. А пчелок мы так и не посмотрели. А теперь уж их тревожить нельзя...

- Ну ничего, в другой раз... - сказал Петр. - Вы приходите почаще, посидим, потолкуем. Тарабукину-то вы, правда, не очень нужны. Да и теперь куда вам торопиться? Скоро ужинать будем...

Но Фриц решительно отказался. И сняв фуражку, он почтительно простился с Варей, пожал руку мужчинам и ушел. Все долго смотрели ему вслед...

- А ведь это никак наш Левашов из города едет? - вопросительно проговорил Петр. - Он и есть... Эй, Левашов, погоди-ка маленько... - крикнул он. - Из города, что ли? А телеграммок не захватил?..

Левашов, лавочник, находился в самом приятном расположении духа: никогда не торговал он так, как это время, и деньга валила ему дуром. Его толстое лицо с добродушным носом картошкой сияло.

- Телеграммки? Есть, есть, милый человек... Как же можно... - отвечал он и вытащил откуда-то из-под сиденья измятый, точно весь изжеванный листок «Окшинского голоса».

Петр поблагодарил его, и все отошли снова к баньке и в свете умирающего дня наскоро стали проглядывать последние новости. Новости эти, конечно, состояли в том, что, выпрямляя линию фронта, русские войска должны были отойти на заранее подготовленные позиции, что доблестные союзники ждут только благоприятного момента, чтобы расправиться с дерзким врагом, что император Вильгельм похудел и поседел, а в палате лорд Дерби заявил, что Англия никак не будет противиться занятию Россией не только Константинополя, но даже и малоазиатского берега, и таким образом русский народ положит ключ от своего дома в карман...

Митя весь так и вспыхнул.

- Русский народ! - злобно бросил он. - Вот чем он питается, ваш прекрасный русский народ!.. За такие новости нужно было растерзать на клочки тех, кто осмеливается подносить нам их, а мы радуемся: ах, ключ в кармане... ах, лорд Дерби заявил... Ах, доблестные союзники... Мерзость!

А Варя смотрела чрез покосившийся серенький плетень по дороге в ту сторону, где скрылась высокая, стройная фигура Фрица, и думалось ей, что в этот сумеречный час он должен особенно тосковать. И он действительно затосковал. Пустынные поля вокруг, светлая излучина Окши вдали, а по горизонту темное море лесов. И вспомнились родимые зеленые горы, и шум водопада в глухом ущелье, и перезвон колокольчиков пасущегося в горах скота.

Noch einmal in meinem Leber, -

вдруг запел он невольно, -

Meine Heimat möcht’ ich seh’n,

Noch einmal am heitern Ufer

An dem Weissbach möcht’ ich steh’n![63]

И лилась нарядная песенка среди чужих полей, темнеющих под звездами,

Da kommen Flösse

Mit lust’gen Leuten,

Und frohes Jodeln

Kommt von Seiten:

Holdi-e-di-e-die...[64]

И странные, живописные звуки Jodeln[65] порхали в безбрежности русской земли. И была в них большая и глубокая тоска...

Holdi-e-di-e-die...

И всплыли в сумраке грустные, бархатные глаза, и сердце тепло отозвалось им...

XXX

СУМАСШЕДШАЯ

- Петр Павлович... Петр Павлович...

В душе Петра невольно шевельнулось досадливое чувство: просто прохода не дает! Но он справился с собой и подошел к крылечку, на котором сидела старуха Зорина, до невозможности исхудавшее существо с жалкой шеей и огромными испуганными глазами. Дешевое, сильно загрязненное платье было надето как-то боком, старый черный платок, сбившись, едва держался на седой трясущейся голове.

- Здравствуйте, Петр Павлович... - проговорила старуха, протягивая ему трясущуюся руку с виноватой улыбкой. - Извините, я задержу вас только на минутку - мне посоветоваться хочется с вами...

- Мамочка, да ведь Петру Павловичу работать надо... - сказала, выходя из избы с шитьем, Варя. - Поговорить можно потом...

- Да ведь я только на минуточку-

Варя с кротко покорным лицом устало опустилась на ступеньку и стала шить. И тотчас же из дому вышел Митя - все они были точно связаны и не отходили один от другого - и, поздоровавшись с Петром, тоже сел на ступеньку и, обняв колена, стал безучастно смотреть в раскрытую калитку на залитые ярким солнцем леса и поля.

- Вот как вы нам посоветуете... - виновато продолжала старуха. - У нас в Петербурге есть страшно богатые родственники, известные графы Строевы - или Строгановы, Варя? - миллионеры, не написать ли им о нашей нужде? Но только, вы понимаете, добром тут ничего не сделаешь: они страшно ненавидят и преследуют нас. Куда бы ни поехали, что бы мы ни делали, всюду за нами ходят десятки их шпионов. Вот недавно заболевает Варя - что такое? Оказывается, они чуть-чуть не вынули у нее сердце! Потом Митя...

- Ах, да оставь же, мамочка!.. - с тоской проговорил он.

- Митя! - тихо остановила его сестра.

- Что же тут скрывать? - обратилась к нему мать. - Петр Павлович хороший человек, он поймет. Да, довели его своими преследованиями до того, что он застрелился. И добились, чтобы исключили его из университета, дали ему какой-то волчий билет, с которым ему нельзя никуда поступить... И стоит только на минуту отвернуться, чтобы они насыпали чего-нибудь в кушанье, чтобы отравить всех нас...