Распутин

- А кто ее затеял, войну-то? Безусловно баржуазия! Им она выгоднее всего. Погляди-ка, какие барыши гребут...

- Ну, тоже и им не всем сладко... - сказал рябой мужик с большими строгими глазами. - Вон у нашего барина, графа Смолянинова, двое сынов убито, а одного привезли домой без руки. Всем достается...

- Безусловно. Но надо понимать вообще, что ли, а не глядеть на одного или другого. Что вы скажете: богачи не грабят?

- Ну, брат, и мужики тоже не отстают... - лениво отозвался пожилой рабочий с носом картошкой и сонными глазами. - Да и рабочие тоже. Кто во что горазд...

- Безусловно. Сознания у всех еще мало... - согласился Киря. - Вот леварюция...

Ленточки весело вились и играли за его спиной...

Ветер вдруг заметно посвежел, и Евгений Иванович вернулся в коридор вагона и смотрел в окно, как осенние сумерки быстро заволакивали затихшую землю.

- Извините... - послышался тихий женский голос.

Уступая дорогу, он покосился назад и замер: она!

Девушка остановилась неподалеку от него у окна и, прислонившись головой к стенке вагона, смотрела на бегущую навстречу темную землю. На лице ее было глубокое утомление и грусть. Что делать? Незаметно скрыться? Подойти? Он смотрел на нее, и безмерная жалость и любовь все смывающей волной поднялись вдруг в его душе.

- Ирина... - тихо сказал он, подходя.

Она испуганно отшатнулась.

- Как это жестоко с вашей стороны! - едва выговорила она.

- Но... даю вам слово... это только случай... Я не хотел...

Она только голову опустила низко-низко...

В коридоре никого не было. Он взял осторожно ее руку и поцеловал. Ирина вся так и затряслась - не задрожала, а затряслась тяжелой дрожью, но не могла вымолвить ни слова.

- Я так тосковал о вас... - тихо сказал он.

- Но... но... - прошептала она, задыхась.

- Да, и я думал, что... то, что я узнал, поглотило вас для меня, но теперь, как только я увидел вас... все сразу рассеялось, и осталась только страшная жалость и... и...

- Выйдемте... - тихо проговорила девушка, все дрожа. - Здесь так душно...

Они вышли на площадку. Из раскрытой двери соседнего вагона было слышно треньканье балалайки, и грубые голоса невидимых людей пробовали налаживать какую-то унылую песню, но ничего у них не выходило. Огоньки цигарок тлели там и сям. И сдержанны были голоса.

- Не сносить тебе, парень, головы, вот что скажу я тебе... - сказал Кире рабочий с серьгой в ухе. - Леварюция... А девятьсот пятый забыл?

- Безусловно. Но теперь совсем не то... Теперь прореталиат стал куда сознательнее... - сказал Киря и подумал, что вот есть слово прореталии и прореталиат, а какая между ними разница, неизвестно. - Теперь...

- А теперь чайку заварить на станции надо, вот что... - сказал рабочий. - Да и под лавку на боковую. Вот тебе и леварюция...

Кире было грустно, что он не находит отклика в несознательной массе. Но он не упал духом, и, сев на приступку и прислонившись к стенке вагона, он снова стал думать о светлом будущем. Ему казалось, что это не почтовый поезд, а броненосец «Слава», что он, Киря, стоит на командорском мостике и везет русский прореталиат для контакта в Германию. Это вон уж огоньки Германии светятся... «Все по местам! - строго командует Киря. - К орудиям!» И вдруг с борта: бултых - приехали!.. А оттуда, от огоньков: бултых - милости просим!..

- Вот сядьте здесь... - тихо сказал Евгений Иванович, усаживая девушку на откидное сиденье для поездной прислуги. - И ради Бога, успокойтесь... верьте, что я... что я...

Он не находил слов.

Он, защищая ее от ветра, стал рядом с ней и тихонько гладил и грел ее холодные неподвижные руки. Она, закрыв глаза, прислонилась головой к стенке вагона, и по бледному лицу ее прокатились невидимые ему слезы.

- И мне хотелось бы договорить... - сказал он тихо. - Все до конца. Можно? Я... я хотел бы не покидать вас... никогда... Да, я люблю вас, но столько же и жалею я вашу душу... я хочу, чтобы вы отдохнули... отогрелись... чтобы вы не были одни...

Неподвижны и холодны были ее руки, и по лицу опять прокатились невидимые слезы.

- Конец войны недалеко... - говорил он не совсем то, что было в душе. - Все потихоньку забудется... В жизни всякая рана залечивается. И... я буду с вами...

Мысли в голове его путались и от любви, и от сострадания, и от сознания своей несомненной вины перед семьей, которую он как бы предавал в эти минуты. И мелькнуло ядовито: ведь так же любил он в первые дни и ту, жену, а потом что вышло? И он не находил в душевной смуте слов, он боялся их, он их удерживал на языке. А она слушала его путаную речь, плакала и не говорила ни слова. И вдруг она одним движением освободила свои руки и встала.