Распутин

- А так... Потому за земное вы крепко цепляетесь, забываете, что странники все мы, что набирать нам с собой добра всякого не надобно, а только сумочку вот одну разве, что на сегодняшний день надобно... А то и моль, и ржа, и воры, и слуги антихристовы - какая уж тут любовь? Вон давеча огонек разложить побоялись, вроде Петра, от Христа отреклись. А почему? За земное крепко держитесь. Я ведь и раньше не раз бывал у таких, как вы, - и среди хохлов немало их, и около гор капкацких, везде есть. Добрые люди, говорить нечего, а все же до точки настоящей не дошли...

- А в чем же точка-то? - спросил Илья.

- А в том, чтобы ни к чему земному сердце не привязывать, - отвечал странник мягко, - ибо сказано: где сокровище ваше, там и сердце ваше... Что Христос богатому-то юноше сказал? Раздай все! Не то, что брось дворцы свои роскошные да слуг, а оставь себе избу да коров пару, нет, брось все, тогда только и войдешь ты в жизнь вечную, тогда только и откроется тебе слобода настоящая да любовь... Человек вольным рожден.

- Ну, а кто же тебе хлебца-то подаст, когда все все побросают? - заметил настойчиво хозяйственный Абрам.

Странник опять пытливо посмотрел на него.

- Марфа, Марфа, печешеся о мнозем, а единое на потребу... - тихо проговорил он. - Не заботься о том, милячок, что будет - об этом Бог сам позаботится, ты о душе-то своей думай, ее блюди, ее не привязывай, ей крылья не обсекай... Марфину руку тянуть, братик, нечего, у ее помощников у-у как много, ты за Марию-то, за Марию-то крепче держись! Вот слышал я, переселяться на новые земли вы от тесноты здешней думаете. Милые, куда вы пойдете, зачем? Ни от себя, ни от Бога никуды не уйдешь, нигде не будешь ближе к нему, нигде не будешь дальше от него. Вот ушли наши духоборцы за море, в страну, Америка называется, лошадей себе там позавели, скота всякого, машин не есть числа, за деньгой погнались - ну и пропадут: потому, где Марфа верха заберет, нет там ни любови, ни воли, ни Бога, а только горшки одни грязные, да ухваты, да моль, да ржа, да воры... И вы, знаю, разживетесь, потому и работники вы, и тверезые, и дружные, и будет у вас всего вволю. Так рази в этом любовь? Любовь значит с самым что ни на есть последним, с самым что ни на есть голодным ровней быть, чтобы никому под солнышком не было хуже тебя, а всем лутче, - тогда придет и любовь к тебе, и будет тебе лутче всех...

У больной Ольги, жены Кузьмы, который все томился теперь в тюрьме за отказ от военной службы, проступили слезы на глазах.

- А ведь истинно говорит старичок... - тихо проговорила она дрожащим голосом. - Забыли в богачестве нашем Бога мы...

- Вот читал я недавно в книжке одной, как люди железо добывают... - продолжал странник. - Вот и мы подобны рудокопам этим самым: такая нам охота добыть себе земных богатств всяких, что сами себя погребли мы в землю, и обвалов никаких не боимся, и голоса Божия не слышим, что зовет нас наверх, на солнышко... Земли мало... Земли, братики, ох, немного нам кажнему надо: и сажени одной девать некуда. За землей погонитесь, а жизнь потеряете, а жизнь-то у нас одна, да и та такая, что сегодня жив, а завтра помер. Так как, по-вашему, отдать ее всю, чтобы, скажем, за землей бегать али избу хорошую себе поставить, али у попа мерина гнедого купить, или же на то, чтобы хошь в бедности провести ее, скажем, да в душевном веселии и воле? Купил ты гнедого мерина, не миновать тебе и тарантас покупать или санки казанские, а там дочери шаль ковровую надо, чтобы все под стать одно к одному, а там, как вон американские мужики, у которых духоборы обосновались, машину такую, чтобы она за тебя работала, а ты чтобы пиво пил да в газетине читал... Глядишь, и задавил душу-то тарантасом. И есть в этом деле и другое искушение: сегодни подал я - рассуждает другой - одну краюшку нищему, а завтра подать двоим надо, а потом троим, а потом богадельню строить надо, а потом приют какой. И опять запутался. Ты все думаешь, за Христом идешь, ан нет, давно уж князь мира на тебе едет... И податя на дела антихристовы платить надо, и огонька в лесу разложить боится, и дрожит, и озирается... Всем этим и держит вас враг рода человеческого, и, хошь не хошь, а тянете со всеми заодно...

Он замолчал, задумчиво глядя в золотые угли догорающего костра. И все молчали. Миша, статный паренек лет под шестнадцать, в новой поддевочке из грубого домашнего сукна, с загорелым лицом и голубыми глазами, принес еще охапку сучьев и бросил ее в огонь. Целый рой золотых искр, кружась, полетел в небо к звездам. Странник поднял голову, следя за золотым роем, потом обвел глазами призадумавшуюся растроганную толпу среди деревьев, облитую теплым золотым сиянием огня, и продолжал проникновенно: