Распутин

Софья Ивановна - она только что прошлась пудрой по своему подкрашенному лицу и пустила в глаза какие-то капли, отчего глаза стали большими, глубокими и яркими, как звезды, - усадила гостя за чай, а сама непринужденно уселась около, смеялась на его мужицкий наряд, который, по ее словам, удивительно шел к нему. Евгений Иванович залпом выпил стакан горячего чаю, в который хозяйка обильно налила душистого рома, потом другой, и чувство уюта, радости жизни еще более усилилось в нем, и даже раньше антипатичная хозяйка, такая предупредительная, такая изящная, показалась уже не такой антипатичной, как это он представлял себе. И это милое гостеприимство в ответ на его постоянное будирование... Он немножко раскаивался, чувствовал себя виноватым и был любезен и весел, как умел...

XXV

РАДОСТЬ ШАКАЛАМ

Опытный дед, как только заревел ливень по эту сторону гор, понял, что он ошибся: он надеялся, что дождь выльется на том склоне и на долю прибрежной полосы придутся только остатки. Лучше было бы идти с барином на хутор или хоть к тем рабочим - все вместе охотнее ночевать было бы.

Ливень выл. Сквозь убогую крышу шалаша лило так, как будто ее совсем не было. Начадив горьким дымом, костер потух. Вода сплошным покровом бежала с горы, покрыв всю землю почти на вершок. Дед, втащив на свою постель толстый осиновый чурбан, служивший ему стулом, и натянув свою старую солдатскую шинель, нахлобучил старую сальную, полную вшей шапку до самых ушей, с трудом закурил и, покорно сгорбившись, приготовился ждать. Ничего, ночь как-нибудь скоротает, а завтра можно будет, ежели разгуляется, податься и на Туапс.

Где-то неподалеку во мраке что-то страшно ухнуло и затрещало, и сразу Дугаб зашумел грознее: очевидно, прорвал какой-нибудь завал. Опасливая мысль шевельнулась в старой трясущейся голове: не затопило бы... Но старик прикинул расстояние до реки, куда он по крутой тропинке ходил с ведеркой по воду. Сажени четыре по отвесу, поди, будет. Он успокоился, но все же сразу решил пройти к артели. Он тяжело встал - натруженная поясница уже застыла в насквозь промокшей одежде и была как деревянная - и выглянул из шалаша. Буйный ветер с моря, пригибавший деревья чуть не до земли, сразу бросил в него целую массу воды. Старик чуть не захлебнулся, судорожно перевел дух и, махнув по своей привычке рукой, быстро отступил в шалаш и опять залез на постель.

Беспросветный мрак - ни звезд, ни огонька, - ревущее под скалами вдали море, ревущие потоки с гор, все покрывающий вой ливня, и посреди всего этого хаоса, холода и мрака сидит, покорно сгорбившись, старый усталый старик. И холодно ему, и одиноко, и уже немножко страшновато. Стал он было думать, как завтра он возьмет у Каськянкина Павлыча расчет - рублей с тридцать, поди, придется, - как двинет потом на Туапс, а то и дальше, до самого Сухума, но как-то не думалось обо всем этом, и усталая - спать хотелось после трудной работы - мысль обратилась не вперед, а назад, и длинная цепь прожитых годов медлительно развернулась перед стариком: длинные месяцы каторжного труда и под жгучим солнцем, и среди снегов, и под проливными дождями, потом неделя-другая запоя, опять длинная полоса труда и опять просвет запоя, и опять труд и труд без конца. А временами черные пятна безработицы, голодовки, одинокой болезни где-нибудь в землянке на лесной разработке или на жесткой койке в больнице среди чужих людей...

Сколько земли перекопали вот эти корявые, застывшие от холода руки! Теперь на этой земле стоят-красуются пышные сады, тянутся бесконечные виноградники, а у него в насквозь промокшей суме несколько недоварившихся благодаря дождю картофелин, расплывшийся от сырости кусок хлеба и щепотка грязной соли в грязной мокрой тряпице. Сколько верст дорог провел он и по Крыму, и по Кавказу, и по Кубани! Какие огромные горы камня наломал он этими безобразными, избитыми руками, камня, из которого построили целую массу теплых, светлых, чистых домов и дач, в которых спят теперь сотни людей, нисколько не тревожась о бушующей непогоде... Сколько тысяч сделано им для людей кирпича, сколько тысяч пудов соли добыто им для них, сколько тяжелых дней и ночей провел он в бездонном жарком мраке шахт, сколько силы уложил он в туннелях, прорезавших мощные хребты гор, сколько расчистил он зарослей, в которых раньше гнездилась злая малярия, сколько наловил рыбы и в Азовском, и в Черном, и в Каспийском море, и на Дону, и на Днепре, и на Волге! Сколько глубоких колодцев вырыл он там, где раньше не было воды, сколько тысяч пудов всяких товаров нагрузил и разгрузил он на пароходах и железных дорогах, сколько сажен дров заготовил он, чтобы людям было тепло в такую вот непогоду! Он поил, кормил, одевал, обувал, укрывал людей, а сам вот теперь сидит один ночью в лесной глуши среди рева бушующего урагана, насквозь мокрый и голодный. Правда, пил он, безобразил, но ведь, Господи Боже мой, лошади и той дают вздохнуть...