Распутин

Один из первых ударов грозы обрушился на уланскую школу. Слухи о диких кутежах и других подвигах Кузьмы Лукича дошли до ушей князя, и он учинил строжайший разнос земской управе, приказал переместить учителей в другие школы до первого проступка, а потом, в случае чего, вышвырнуть вон, и вызвал к себе Кузьму Лукича. Тот поехал довольно смело: обыкновенно при Штирене дело кончалось отеческим внушением от самого и некоторой контрибуцией в пользу разных благотворительных учреждений, в которых патронессой была Варвара Михайловна, но очень скоро Кузьма Лукич узнал, что губернаторы бывают разные: князь кричал на него, топал ногами, грозил упечь... И Кузьма Лукич только низко кланялся и трясущимися губами повторял:

- Не погубите... Известно: все темнота наша... Все отдам, ничего не пожалею - не губите, васяся...

И князь, принимая во внимание церковь, которую строил в Уланке Кузьма Лукич, смягчился и даже звания попечителя школы не лишил, но, прощаясь, строго грозил белым пальцем и говорил, что еще жалоба и...

И, отпустив насмерть испуганного Кузьму Лукича, князь прошел в свой частный кабинет и, чтобы успокоиться, стал перетирать свои медали и монеты: он был страстный и знающий нумизмат. А его коллекция портретов А.С.Пушкина славилась среди знатоков на всю Россию. Он все собирался поднести ее Императорской академии, но все никак не мог решиться расстаться с ней.

Купцы в рядах со смеху помирали, передавая один другому и все более и более сгущая краски, рассказ о приеме Лукича князем. Бросив свои шашки и чаепитие и завернувшись в лисьи и енотовые тулупы - было свежо, - они то там, то сям собирались группами в длинной тяжелой колоннаде рядов, и галдели, и хохотали. Вокруг них громоздились горы ярко расписанных сундуков, дуги, лежали тяжелые бунты кож, пахучие россыпи ланпасе и грызовых орехов, горы пестрых ситцев и горы валенок и полушубков - нагольных, крытых, романовских, - Божье благословение строгого старого письма и иконы яркого нового письма в золотых и серебряных ризах, готовые костюмы и лубочные книжки, пряники и посуда, яблоки и галантерея, и ботинки - чего только душа ни пожелает, такое богатство! И потому проходившие мужики и бабы отвешивали их степенствам низкие поклоны и не сразу решались подойти к ним за нужными покупками. А вокруг кружились и перелетывали и сновали под ногами целые стаи жирных голубей с радужными зобами. И посреди всего висел огромный образ Боголюбимой и горела пред ним массивная неугасимая лампада...

- Гаврил Иваныч, а слыхал, как сам нашего Лукича ублаготворил? - весело кричал один купец другому. - Вылетел, грит, словно из бани, красный. Ах ты, грит, старый черт, а? Ты, грит, всех своих учениц перепортил, сукин ты сын, а? Да я, грит, тебя в Сибирь так загоню, что и костей твоих не отыщут, грит... А Лукич - умора, глазыньки лопни! - в ногах валяется: твоя, грит, власть, ваше сиятельство, - хочешь, казни, хочешь, милуй... А князь-то еще пуще того...

- Беспременно теперь запьет...

- Не, брат, шалишь! Теперь он пить-то будет либо в Москву, либо в Нижний ездить - там, на людях-то, не так заметно...

И все заливались веселым хохотом.

Но купцы из молодых не одобряли этого. Они вообще шли все какими-то новыми дорогами: торговать старались велосипедами, швейными машинками, занимались страхованием от огня и даже жизни, читали «Окшинский голос» и на стенах в своих лавках писали: «Цены без запроса» и «Просят платить наличными», отчего приказчики их очень скучали: какая это торговля, ежели без запроса? Никакого антересу... Они не смеялись над несчастьем Лукича, но негодовали. Они порицали и его, но не одобряли и губернатора: орать и топать нечего - есть закон...

- За-акон? - в веселом недоумении повторяли старики. - Ну нет, это благодарим покорно! Ежели по закону все разбирать будем, то, может, всех нас давно в рестанские роты отправить надо. Нет, миляга, по старинке-то оно куды лутче: ну, мужик зачертил, карамболей всяких настроил - что же, ему и голову долой? А семья? А дело? А опять же работник-то он какой, когда ежели тверёзый? Нет, пущай сам прохватит его до сиделки, чтобы восчувствовал, пущай эпитемию какую положит - на рестанский дом, на богадельни, мало ли куды?.. - и ладно... А это, брат, по закону, по линейке, вертикулярно, параллельно, может, у немцев и хорошо, но только нашему брату совсем не с руки... Закон! Скажут тожа...

Кузьма Лукич вполне разделял этот взгляд. Он сразу взял себя в руки. А тут еще дело большое у сына, у Степана, стало наклевываться, и надо было все обмозговать толком...