Распутин

Наутро в легкой кошевке Степан Кузьмич поехал с тесарями взглянуть купленные леса - они были верстах в пяти от села. Приехали - великолепный сосняк и лиственница, но Степан Кузьмич был все же несколько разочарован: он представлял себе костромские леса куда могучее. Этой золотой бесконечной колоннадой они пошли вглубь. Вот дорогу им преградила поваленная бурей сосна, и тут только, подойдя к ней вплотную, Степан Кузьмич понял, что он купил: у корня ствол великана был почти в рост Степана Кузьмича, то есть обхвата в три! Щепочкин вынул из кармана полушубка захваченную на всякий случай рулетку и прикинул дерево: если обрубить его под самой кроной, получится бревно в пятнадцать сажен длиной и семи вершков в отрубе!

- Да постой, как же такого черта вывезти из лесу-то? - поразился Степан Кузьмич, весь сияя.

- Целиком ежели везти, то не меньше двух троек надо... - сказал Щепочкин. - Ну, только где же с таким вожжаться: перепиливаем...

Степан Кузьмич торжествовал. Он стал ласков и разговорчив и не только с удовольствием, но с наслаждением смотрел на окружавших его великанов, чуть звеневших вершинами в низком сером зимнем небе.

- А скажи ты мне, пожалуйста, что это значит такое, что все ваши деревни посреди таких лесов соломой крыты? - спросил он.

- У мужиков лесу совсем нет... - отвечал Щепочкин. - Бьются из-за каждого бревна, можно сказать...

- Так неужли казна не может отпустить им тесу на крыши?! Ведь солома при пожаре-то, она себя покажет...

- И горят... А что поделаешь? Не берет сила тесом-то разжиться... Казна о мужике думает мало...

- Не хозяйственно! - заметил Степан Кузьмич. - Это расчет плохой... Не хозяйственно... И опять же до сих пор лучиной пробавляетесь. Дым, копоть...

- Лучина, она дешевле каросину, вот и жгут лучину... - сказал угрюмый Тестов. - Известно,сласти в ей немного, а мужик находит тут свой расчет...

- Не хозяйственно, не хозяйственно! - машинально повторил Степан Кузьмич. - Надо бы как поумнее дело ставить...

Дома хорошо спрыснув с тесарями покупочку, Степан Кузьмич поехал домой, а в лесах началась напряженная, тяжелая работа вплоть до самого водополья...

И не только все верхнее Заволжье, но и вся лесопромышленная Москва загудели от этого мастерского удара: на целый год московский лесной рынок в значительной степени оказался в руках у ловкача. Фонды Степана Кузьмича в деловом мире поднялись сразу необычайно. И Степан Кузьмич на радостях вызвал своего старика из Москвы по телефону вроде как по делам, и здорово громыхнули они в «Стрельне» по этому поводу со своими благоприятелями. Но тут вышло некоторое разногласие между отцом и сыном: Степан Кузьмич требовал, чтобы цыгане пели из Толстого - «Шэл ме версты» и прочее, - а Кузьма Лукич гнал фараонов к черту и, приложив руку к уху, заводил, своим чистым тенорком:

Не велят Маше за ре..

За реченьку ходить...

Не велят Маше мало...

Малодчиков любить...

Купцы нестройно подтягивали.

- Стой, вы, черти... - говорил старик. - Ну вас... Дерут как на похоронах... Да стой... Ну а кто из вас знает старинную: «Вылетала голубина на долину...» Ну?

Никто не знал.

- Эх вы... тоже!.. А еще в емназиях дураков учили... - сказал старик и, опять приложив руку к уху, - так звончее выходит - затянул красивую песню:

Вылетала голубина на долину...

И - вдруг оборвал: расплакался...

А через пять минут уже снова визжали и кривлялись и выли вокруг гулявших промышленников смуглые, черноглазые, черноволосые фараоны...

Все, все было у Степана Кузьмича хорошо, и только одно облачко омрачало светлые горизонты ловкача: папаша. Никак нельзя было оставить окшинское дело в его руках без надзора, а самому надо было теперь обязательно перебираться в Москву на широкую воду. И было решено дела в Окшинске, не торопясь, ликвидировать и всем перебираться в первопрестольную...

XXVIII

В ПЕТЕРБУРГЕ

В том огромном человеческом водовороте, который назывался Петербургом, легко различались три категории людей: люди, которые работают, люди, которые делают видимость работы, и люди, которые откровенно презирают всякую работу и с величайшим одушевлением прожигают свою жизнь. Первая категория в свою очередь распадается на две новых категории: все люди работают на себя - хотя бы и прикрываясь весьма возвышенными лозунгами: России, революции, науки, человечества, интересов отечественной промышленности и прочим - но, работая на себя, одни невольно или вольно приносят пользу и России или даже всему человечеству, другие же работают только на себя, совершенно не заботясь о том, будет ли это вредно или полезно России или людям вообще. Эти четыре основных категории людей можно наблюдать везде, но процентное отношение между ними всюду разное. В столицах и вообще в больших центрах обыкновенно процент делающих видимость работы и простых прожигателей жизни значительно выше, чем в других местах.