Рассеянная масса

Земля-чернобурка зарылась в снегу.
На ветках шары, на дорогах сугробы.
И кто-то из леса, из самой чащобы
крадется за нами, а сам ни гу-гу.

Все ближе подходит цепочкой следов,

в безветрии веток движеньями быстрыми.
Над ним обесточенных сеть проводов
и липкого снега бесшумные выстрелы.

* * *

Длинные, длинные берега
Сосен их розова седина
Озеро с трещиной посредине
Дымные солнечные столбы

Если б все помнили, да кабы

так бы не наследили

* * *

Мхи серебряные хрупки,
и откуда принесли
серой, крапчатой земли
исполинские скорлупки
в прохудившемся гнезде
чайки, вороны, голубки
и сороки на хвосте?

Пейзаж

Вот и губерния снова пошла писать,
острой косой легкую тень срезать
по своему почину.
Пишет во всю лощину
и простофилей зовет молодчину.

Славная! Не подведи, губерния —

чище, плотней пиши,
перышком не спеши,
тише да правомернее
буковками пляши.

* * *

Мирных жители краев
пересчитывают вслух
летом черных муравьев,
а зимою белых мух.

Синеват еще Париж?

Сероват еще Брюссель?
Мировая карусель
завертелась, говоришь?

Так и выгонит циклон

к незначительным друзьям —
к белым мухам на поклон
или к черным муравьям.

* * *

Не пора ли? Не пора.
Я о тех, чья жизнь глухая
и недолгая – мокра.
Тянется, не просыхая,
между слизнями, червями.
Общество живущих в яме
по земле, между корнями
пробирается, скользя.
Это низший, нищий орден.
Но вступить в него нельзя,
потому что все испортим.

3

* * *

Что скребется? Кто стучится?
Дни и ночи напролет
не умеет отлучиться.
Кто там в черепе живет?

Мы не знали, что живые

там запаяны часы —
ходики сторожевые
приграничной полосы.

Сколько времени? Как будто

остается полчаса
и еще одна минута.
Вьется в черепе оса.

Отогнать ее не в силах,

я живу себе назло.
В гнездах прячется осиных
только старое тепло.

Тонкий пепел слой за слоем

оседает на кости.
Мы слова губами ловим.
Память бедная, прости!

* * *

Кажется, оба своих полушария
люди устали стеречь.
Топот и цокот, да конское ржание —
вот тебе новая речь.

К нам из окраины речь незнакомая

катится в звоне подков.
Вроде как спешилась первая конная
армия всех языков.

Кто-то любимого города хватится —

на площадях ипподром.
Топот, когда он до неба докатится,
то обращается в гром.

И среди сора да конского волоса,

туго набившего слух,
что это шум возвышает до голоса —
крика в руках повитух?

* * *

Не гора, где жило столько,
что сама земля телесна,
не курганная надстройка.
Что здесь будет, неизвестно.

Не печальные изъяны

засыпающего мозга.
Не одни рубцы да ямы.
Есть несжатая полоска!

Не случайность, а возможность

между признаков бескостных,
что теряет осторожность
и цепляется за воздух.

1953