Расшатанные люди

Всю дорогу до больницы Юлиана прокручивает в голове разговор с полицией. Мысли так и кружатся в ее сознании в виде разрозненных фраз, как маленькие птицы, оторвавшиеся от стаи. Да и серая, душная погода нагоняет меланхолию, в ее мареве дрейфуешь, словно утопленник.

В стерильном здании больницы, из которого она вышла лишь вчера, ее самочувствие не улучшается. Запах медикаментов мгновенно въедается в кожу, вытравливая другие ароматы. И даже медицинская маска на лице не может перебить этот гадкий запах болезни.

Юлиана уточняет в регистратуре, в какую палату поместили Лидию, и молча поднимается на третий этаж. Платное крыло находится в другой части здания, и все же мысли постоянно возвращаются к Илье. Он лежит там один, беспомощный, ничего не помнит, а Юлиана даже не может поручить его заботам матери. Хочется ненавидеть Илью, но вместо ненависти приходит дикая боль, как от рваной раны, сшитой наживую. Последний год муж нес наказание не хуже тюремного заключения. Страх, что Юлиана узнает правду, преследовал его и днем, и ночью, не давал расслабиться ни на мгновение. И все же амнезию Илья не заслужил. Он должен помнить все и страдать из-за того, что совершил.

Юлиана останавливается перед открытой дверью в палату, где из пяти коек заняты лишь две. На одной спит дородная женщина с замотанной бинтами головой, а в углу, хватаясь за высокую спинку кровати, сидит Лидия. Точнее, женщина, которая когда-то носила это имя.

– Лидия Александровна?

Перебарывая омерзение, Юлиана подходит ближе. Эта женщина жила бок о бок с Юлианой, утешала ее на похоронах отца, которого сама же и убила, подыгрывала сыну, выдавая себя за скорбящую бабушку. Господи, да она состоит из лжи. Даже внешность этой женщины без косметики, без ежедневного ухода, мгновенно утратила свой лоск и превратила ее в тощую подзаборную кошку с облезлой шерстью и потускневшими глазами.

При виде Юлианы Лидия Александровна оживляется и еще сильнее стискивает поручни кровати:

– Деточка, как я рада тебя видеть. Я так напугана! Меня похитили, пытали, а теперь еще полиция пыталась выставить меня сумасшедшей!

На ее висках ужасные ожоги, небрежно обработанные зеленкой; на затылке местами сбриты волосы, кожа содрана до мяса. Все это напоминает случай Марии, только в более легкой форме. Но рука психопата, сотворившего подобное, угадывается сразу.

– Мне сказали, вы отрицаете, что Илья – ваш сын? – холодно спрашивает Юлиана, не обращая внимания на выражение глаз Лидии.

Облегчение и радость уходят из них, возвращается испуг и еще какое-то чувство, которое Юлиана никак не может узнать. Есть в ней что-то от затравленного зверя.

– Что же вы заладили? Нет у меня сына. Илью знаю, он твой муж, но никак не мой сын! – восклицает Лидия. – Мой мальчик погиб еще ребенком. – Она всхлипывает так искренне, что даже Юлиана чувствует укол сомнения.

– Случайно не грибами отравился? – не может удержаться от шпильки она.

Лидия, и без того бледная, становится мертвенно-синей. Заострившиеся черты лица выдают ее вину. Значит, помнит.

– Нет, – шепчет она. – Утонул.

Юлиана кивает. Хочется развернуться и уйти, но полиция просила ее постараться заставить Лидию узнать сына и рассказать, что с ней произошло. Они полагали, что их пытал один и тот же человек.

– Если Илья не ваш сын, тогда кто же я вам?

– Я… – Лидия умолкает.

Юлиана оглядывается, нет ли кого из медперсонала, и наклоняется к Лидии ближе:

– Если я вам никто, тогда зачем вы убили моего отца? – шипит она.

– Деточка, я так сожал…

– Бросьте! О каком сожалении идет речь? Вы отравили его вместе со своим сыном. Хотели прибрать к рукам юридическую фирму, хотели денег. Вы настолько беспринципный человек, что не погнушались убийством. Но, кажется, вам отомстили за меня, – с удовлетворением замечает Юлиана и выпрямляется.

– Илья не мой сын, – отупело повторяет Лидия, и снова в глазах то выражение, которое Юлиана никак не может разгадать.

– Это пустая затея. Если Гроссмейстер сделал с вами то же самое, что с Марией, так легко вы не вспомните. Если вспомните вообще… Тогда примите как факт: Илья – ваш сын. Он сейчас здесь, с амнезией, тоже ни черта не помнит. Как только вас выпишут, можете забирать его и жить долго и счастливо. Но без меня.

Юлиана разворачивается к двери, но до нее долетает усталый голос Лидии, который все повторяет и повторяет, как барабанщик отбивает дробь:

– Не мой сын. Не мой сын. Не мой сын…

Уже на выходе из больницы Юлиана понимает, что именно разглядела в глазах свекрови. Вовсе не страх. Нет. То были обреченность и смирение зомби – целый коктейль сходных чувств, заставляющих ее отвергать родного сына.

* * *

Адрес, который прислал ей Евгений в эсэмэс-сообщении через пару часов после ухода, приводит Юлиану к скромному двухэтажному зданию, выкрашенному в теплый сливовый цвет. Перед входом ровные ряды клумб, поросших сиреневыми астрами, а над дверью старая, но обновленная казенной желтой краской табличка: «Детский дом „Солнечный“».