Расшифрованный Пастернак. Тайны великого романа «Доктор Живаго»

У Ивинской к тому времени было двое детей - семилетняя Ирочка и совсем маленький Митя, была мать, отсидевшая три года по 58-й статье, было, по ее собственному признанию, «много увлечений и разочарований», а также самоубийство отца Иры, Ивана Васильевича Емельянова, вскоре после ее рождения, и смерть в 1942 году второго мужа, Александра Петровича Виноградова, в больнице, на руках Ольги Всеволодовны. Она жила с матерью и ее мужем Дмитрием Ивановичем Костко.

Своей поклоннице и близкой подруге Ивинской Люсе Петровой Пастернак признался, что полюбил Ольгу: «Да что такое жизнь, что такое жизнь, если не любовь? А она такая очаровательная, она такая светлая, она такая золотая. Теперь в мою жизнь вошло это золотое солнце, это так хорошо, так хорошо. Не думал, что я еще узнаю такую радость. Она работает в «Новом мире». Я очень хочу, чтобы вы ей позвонили и повидались с ней».

Затем он признался в любви лично и предложил перейти на «ты». Ивинская написала Пастернаку письмо, содержание которого изложила в мемуарах следующим образом: «Я писала, что первый мой муж Емельянов из-за меня повесился; что я вышла замуж за его соперника и врага Виноградова; о Виноградове ходило много сплетен. Он казался обаятельным и широким человеком, но, однако, были люди, которые утверждали, что именно он написал на мою маму клеветнический донос, будто она в своей квартире «порочила вождя», и бедная мама три года провела в лагере, в самые голодные и страшные военные годы. А я оставалась с ним (ведь у нас был сын, да и к Ире он относился как к родной), и только смерть его положила конец этому ужасу». Только после его смерти я поехала за мамой, без билета, под солдатской шинелью, на страшную станцию «Сухо-Безводное», отвезла ей донорский свой паек, и даже удалось мне вырвать ее оттуда. Дождалась актировки негодных и больных, тогда еще было такое, и привезла полуживую нелегально в Москву. Много было страшного. Смерти, самоубийства.

«Если Вы, - я писала все-таки на «вы», - были причиной слез, то я тоже была! И вот судите сами, что я могу ответить на Ваше «люблю», на самое большое счастье в моей жизни...»

Пастернак был растроган: «Олюша, я люблю тебя; я сейчас вечерами стараюсь остаться один и все вижу, как ты сидишь в редакции, как там почему-то бегают мыши, как ты думаешь о своих детях. Ты прямо ножками прошла по моей судьбе. Эта тетрадка всегда со мной будет, но ты мне ее должна сохранить, потому что я не могу ее оставлять дома, ее могут там найти» (после ареста Ивинской заветная тетрадка оказалась в МГБ и сгинула).

По утверждению Ольги Всеволодовны, тогда Пастернак «смахнул слезу и поцеловал Иринку. «Какие у нее удивительные глаза! Ирочка, посмотри на меня! Ты так и просишься ко мне в роман!»

Внешность Катеньки, дочери Лары из романа «Доктор Живаго» - это внешность моей дочери:

«В комнату вошла девочка лет восьми с двумя мелкозаплетенными косичками. Узко разрезанные, уголками врозь поставленные глаза придавали ей шаловливый и лукавый вид. Когда она смеялась, она их приподнимала ».

Вместе с Лидией Чуковской Пастернак пригласил Ольгу с дочерью на следующее чтение романа, устроенное 6 февраля 1947 года у пианистки Марии Юдиной. Зная глубокую церковную религиозность хозяйки, Пастернак хотел услышать ее мнение о воплощении христианской идеи в романе. Среди прочитанных тогда стихов была и недавно оконченная «Рождественская звезда».

Вскоре начался очередной виток антипастернаковской кампании. 21 марта 1947 года в газете «Культура и жизнь» появилась погромная статья Алексея Суркова, тяжко завидовавшего Борису Леонидовичу, «О поэзии Б. Пастернака». Поэт обвинялся в том, что он «бравирует отрешенностью от современности... Занял позицию отшельника, живущего вне времени. Утверждает последовательную отрешенность поэзии от общественных человеческих эмоций. субъективно-идеалистическая позиция. проповедь условности мира. с нескрываемым восторгом отзывается о буржуазном Временном правительстве. живет в разладе с новой действительностью. с явным недоброжелательством и даже злобой отзывается о советской революции. Прямая клевета на новую действительность.». Заключал статью зловещий вывод: «Советская литература не может мириться с его поэзией».

По этому поводу Пастернак сказал Ивинской:

«В наши дни политический донос - это не столько поступок, сколько философская система». Еще он звонил всем друзьям и радостно говорил: «Вы читали, как меня публично высекли? Но ничего, я себя неплохо чувствую».

А совсем скоро они с Ольгой стали близки. Ивинская вспоминала: «Была пятница четвертого апреля сорок седьмого года. Мама с мужем и детьми уехала на весь день в Покровское-Стрешнево.

И подобно тому, как у молодоженов бывает первая ночь, таку нас это был наш первый день. Я гладила его помятые брюки. Он был воодушевлен и восторжен победой. Поистине: «Есть браки таинственнее мужа и жены».