Так родилась мысль о свободной любви в «Докторе Живаго»: «Идеи «свободной любви», слова вроде «прав и запросов чувства» были ему чужды. Говорить и думать о таких вещах казалось ему пошлостью. В жизни он не срывал «цветов удовольствия», не причислял себя к полубогам и сверхчеловекам, не требовал для себя особых льгот и преимуществ».
Любовь к Ольге Ивинской стала последней любовью в жизни Пастернака. Ее черты отразились в образе Марины в романе, а также Лары.
Ивинская утверждала: «Утром этого счастливого дня БЛ. сделал надпись на красной книжечке своих стихов:
«Жизнь моя, ангел мой, я крепко люблю тебя.
4 апр. 1947 г».
Эта красная книжечка имеет свою историю. Во время моего первого ареста в 49 г. забрали все подаренные мне Борей книги. А когда следствие закончилось и «тройка» в образе молодого прыщавого лейтенанта вынесла мне приговор -Борю вызвали на Лубянку и отдали книги, принадлежащие мне; и он вырвал страницу с надписью. А другим утром, когда я вернулась из лагеря и мы снова были счастливы, и даже счастливее - я все-таки упрекнула Борю: как он мог? Теперь уже на оборотной стороне переплета его рукой было написано: «Я вырвал надпись, когда принес домой. Что тебе в ней?!»
Молча я прочитала это и ниже сделала свою надпись: «Нечего сказать, хорошо сделал: если бы не вырвал, эта книга была бы памятью о счастье - а теперь - о несчастье, о катастрофе. Да!»
Тогда Боря взял принесенный с собой свой снимок, на обороте его слово в слово повторил надпись 47 года, приписав под этой же датой слова: «Надпись вечная и бессрочная. И только возрастающая». Но это написано уже в 53 году...»
Бурное лето 1947 года, ставшее кульминацией романа с Ивинской, отразилось в одном из стихотворений Юрия Живаго:
Ольга Всеволодовна вспоминала: «В то лето особенно буйно цвели липы, бульвары словно пропахли медом. Великолепный «недосып» на рассветах влюбленности нашей - и вот рождаются строчки о вековом недосыпе лип Чистопрудного бульвара. Б. Л. входит в мою комнатку в шесть утра. Он, конечно, не выспался - а значит, не выспался и бульвар, и дома, и фонари.
Как-то я заколола маминым черепаховым гребнем волосы вокруг головы, и родилась «женщина в шлеме», смотрящая в зеркало... «Я люблю эту голову вместе с косами всеми!» «Я люблю вашу дочь больше жизни, Мария Николаевна, -говорил Пастернак матери Ивинской, - но не ожидайте, что внешне наша жизнь вдруг переменится».
Конечно, Ольга Ивинская до встречи с Пастернаком отнюдь не была монашкой. Она знала, что красива, что нравится мужчинам, и делала все, чтобы сохранить их внимание. Но после встречи с Классиком (или Классюшей) все остальные любовные привязанности как отрезало. Дочь Ивинской Ирина Емельянова впоследствии говорила друзьям: «У мамы были десятки мужчин до Классика и ни одного после!»
По поводу же своей связи с образом Лары Ольга Всеволодовна писала в мемуарах следующее: «Иногда меня спрашивают - действительно ли я Лара из романа «Доктор Живаго». В этом случае принято говорить что-то о прототипе, о различии между реальным человеком и художественным образом и степени их сходства, о совпадении судеб. В основу образа Лары легли, видимо, несколько женских характеров, даже и часть духовного мира самого автора, как замечает Д.С. Лихачев. «Это - Лара моей страсти», - пишет обо мне БЛ. в письме к Р. Швейцер. Да, в этом образе есть мои черты, в том числе биографическое сходство, схожесть внешняя. Но я или не я - не это главное. Лара - любовь Живаго-поэта, создание и достояние его духа - гордого, независимого, не сломленного перипетиями жестокого бытия, тогда как Живаго-человек оказывается бессильным перед реалиями мира. Умер доктор Живаго, поэт Живаго жив, жив роман, и если женщина, грядущая или настоящая его читательница, хотя бы на миг почувствует себя Ларой - значит, в ее сердце есть место для любви самоотверженной, чистой, творящей мир своей безыскусной подлинностью».
Думаю, что без Ивинской «Доктор Живаго» никогда бы не был окончен. Или, во всяком случае, был бы написан иначе. Для завершения романа Пастернаку требовалось найти новую Лару в жизни. И он ее нашел.