Расшифрованный Пастернак. Тайны великого романа «Доктор Живаго»

Все, что видел на дорогах я
Долгой жизни, - вспомнилось сегодня,
Видно, по законам бытия.
Жизни позабытые картины
Медленно прощаются со мной
В смертный час, когда над жизнью длинной
Бьют часы за городской стеной.

Конечно, можно распускать слухи, что переводы за Ольгу Всеволодовну делал Пастернак, но как-то не очень верится. Ведь он, кстати сказать, очень любил и хвалил процитированные выше строки из Тагора, неужели так искусно играл?

Сама Ивинская признает, что Пастернак даже составил для нее письменные инструкции, как переводить, но и только. Вот такие, например: «1) Усиливать до полной ясности, как в прозе, содержание стихотворения, его тему. 2) Где можно, скреплять рифмами внутри, а не по концам, распадающуюся, неевропейскую форму. 3) Пользоваться свободными, неровными размерами, преимущественно трехдольными. Позволять себе пользование ассонансами». По поводу же «огоньковской панамы» Ивинская писала в мемуарах: «Якобы я была причастна к крупной денежной «панаме», раскрытой в редакции «Огонька». В действительности в числе других сорока свидетелей по этому делу меня только однажды вызывали, чтобы подтвердить факт получения гонорара за работу, сделанную одним из сотрудников журнала. Арест мой органами МГБ последовал спустя полгода после этих событий и к ним никакого отношения не имел. Об этом говорят место заключения, содержание допросов и статья 58-10, по которой я была осуждена «тройкой».

Вообще, создается впечатление, что огромное число женщин в литературных кругах жутко завидовали Ивинской, так как очень многие мечтали стать последней музой Пастернака. Отсюда и дикие слухи об Ольге Всеволодовне как примитивной стукачке. Но найдите мне такую стукачку которую сажают на пять лет, чьего нерожденного сына убивают в тюрьме, и после этого надеются еще использовать ее в первоначальном качестве. Конечно, бывало, что стукачей убивали как ненужных свидетелей. Так, например, произошло с писателем Сергеем Голубовым, убитым вместе с Соломоном Михоэлсом. Расстреляли сексотов - членов Еврейского антифашистского комитета. Но с Ивинской, воля ваша, так быть не могло. Зачем столько сил потратить на внедрение агента к интересующему «дорогие органы» объекту, чтобы потом тут же отправить ее в места не столь отдаленные? Элементарный здравый смысл восстает против этого.

Тем временем роман Пастернака с Ольгой Всеволодовной претерпевал драматические коллизии. Ивинская вспоминала: «Однажды тяжело заболел младший сын Б. Л. Леня. И З.Н. у постели больного сына вырвала у БЛ. обещание больше не видеть меня. Тогда он попросил Люсю Попову сообщить мне об этом решении. Но она наотрез отказалась и сказала, что это он должен сделать сам.

Я, помню, больная лежала у Люси в доме на Фурмановом переулке. И вдруг туда пришла Зинаида Николаевна. Ей пришлось вместе с Люсей отправлять меня в больницу, так как от потери крови мне стало плохо. И теперь не помню, о чем мы говорили с этой грузной, твердой женщиной, повторяющей мне, что ей наплевать на любовь нашу, что она не любит Б.Л., но семью разрушать не позволит.

После моего возвращения из больницы Боря явился как ни в чем не бывало и трогательно мирился с мамой, объясняя ей, как он любит меня. Мама к таким его штукам уже стала привыкать.

И еще одна попытка разрыва. Шел пятьдесят третий год. Близилось мое возвращение из лагеря. Как он тосковал обо мне, как добивался моего освобождения, видно даже из трогательных открыток, написанных им в Потьму под именем мамы. Мне посчастливилось их оттуда вывезти.

Первый его инфаркт, можно считать, был вызван нашей разлукой (Осенью 1952 года Пастернака с тяжелым инфарктом миокарда отвезли в Боткинскую больницу. Конца тогда он ждал как освобождения. - Б.С.); именем этой разлуки зазвучали лучшие стихи того периода:

С порога смотрит человек,
Не узнавая дома...

Ему снилось наше свидание, как несбывающееся чудо:

Засыплет снег дороги,
Завалит скаты крыш.
Пойду размять я ноги, —
За дверью ты стоишь.

И вдруг, когда судьба готовила нам чудо реального свидания, ему в это время представилось, что я уже не я, а он уже не он, а З.Н. выходила его от инфаркта, и личную жизнь нужно оставить, подменяя ее преданностью и благодарностью. И вот Б. Л. вызвал на Чистопрудный бульвар пятнадцатилетнюю Иру и дал ей весьма странное поручение. Девочка должна была передать своей матери, когда та вернется после почти четырехлетнего заключения в лагере, его слова: он любил меня, все было прекрасно, но теперь отношения наши могут измениться.

Жаль, что Ира не вела тогда никаких записей. И потому не сохранилась вся непосредственность, наивная прелесть и вместе с тем несомненная жестокость его слов.