Рассказ 77

Пытаясь доискаться истины, силимся мы уловить ее в потоке мелькающей жизни, подобно тому, как вычитываем надписи на вагонах мимо с ревом и ошеломляющим гулом летящего тяжеловесного поезда, сотрясающего землю. И чем ближе мы стоим, тем труднее уловить смысл в мелькании отдельных букв, и вихри песка и шлака летят в глаза, и непонятная тревога всеобщего неудержимого движения сжимает сердце. Тут буквы еще мелькают, вот-вот, кажется, произойдет чудесное сложение и расшифруется надпись. А ведь совсем безнадежно вычитывать загадочную истину, если наблюдатель тоже летит в поезде, навстречу. Мелькнет и поезд-то весь, железные волны накатят друг на друга, сшибутся, гром сольется, умчится и смолкнет…

У заготовителей оказалась еще одна бутылка водки, выпили, сопроводив ее оговорками, касавшимися руководительского авторитета в глазах масс. На этот раз районный работник, с бессонной ночи совсем хмурый и опухший, опохмелившись предложенной водкой, глотнув какую-то таблетку, хрипло и отрывисто спросил нежного заготовителя, особо обеспокоенного проблемой авторитета:

— Ты кто такой?

— Варежкин. Заготовитель. Нижнеталдинцы мы, Шунгулешский коопзверопромхоз, а вас вроде видел в личность, а вроде и нет.

— Вот ты кто! Значит, высоко поднялся над народом!

И тут оба заготовителя медленно смутились, всматриваясь в свете пасмурного утра в районного работника. Молодой человек, оказавшийся у закуски (потому что чайная откроется еще не скоро, и вообще, то есть проголодался чертовски, надо же!), с уважением за бриткое слово посмотрел в спину тяжело поднявшегося районного работника, обдумывая тем временем что-нибудь столь же резкое в защиту заготовителей, чтобы только возразить, не упуская случая и непременно.

Районный работник буркнул что-то вроде благодарности за компанию и, взяв свой портфель с торчавшими из него газетами, потянулся за плащом старого офицерского покроя с косыми прорезями для рук.

7

— Гоните полтинники! — весело крикнул неожиданно появившийся в комнате кудрявый мальчик лет двенадцати. Выкладывая на стол из школьной сумки квитанционную книжку, копирку и карандаш, он пересчитал население и обрадованно сказал: — Получите квитанции! Как фамилие?!

Квитанции мальчик заполнял быстро, умело.

Солидный заготовитель оказался Трубенских, нежный так и остался Варежкиным, зато молодой человек с университетским образованием оказался Семипядкиным, а этого, разумеется, никто предполагать не мог. Веселый мальчик улыбнулся. Молодой человек сурово поглядел на него и повторил:

— Семипядкин! От слова пядь! Понял? Баранчик! Б-э-э-э!

Мальчик веселый притих, примолк.

Мальчик просто любил узнавать чужие фамилии.

— Ничего, годящая фамилия, жить можно, — сказал Варежкин, — вот у нас в четвертой роте сто двадцать седьмого мотопехотного полка солдат был. Не второй номер, шутник был, добавляет: «Чуть-чуть не клизма!» Четыре года хохотали, потеха!

Районный работник назвал себя нехотя, куда было деться в ясных и светлых глазах кудрявого мальчика, и оказался не районным работником, а облисполкомовским, и не просто облисполкомовским, а самим, ни много и ни мало, Потаповым Александром Николаевичем. И всем стало удивительно, как они сразу не догадались, конечно же, товарищ Потапов! Так подумали все, кроме кудрявого мальчика, тот написал квитанцию, подал ее товарищу Потапову и стал укладывать свои служебные вещички в школьную сумку.

Варежкин разволновался и всем видом выражал испуганную невинность и оглядывался, будто хотел убедиться, что Трубенских его не покинул в такой тяжелый момент жизни; Трубенских, принявший разоблачение товарища Потапова с тяжеловесным внешним равнодушием, в действительности медленно и грубо соображал, что и как можно и нужно сделать или сказать, чтобы из этого получилось хорошо ему, Трубенских, чтобы не дать маху, как этот лапоть Варежкин с его массами и авторитетом. Трубенских проехался по всем возможным средневысоким и средним должностям района, пока не докатился, не дошел до жизни такой, до заготовительского своего состояния; Трубенских и не то еще видывал за свою долгую жизнь! И не такие превращения!

Но больше всех разнервничался, как это ни покажется странным, молодой человек Семипядкин, ему даже приходилось сдерживать себя, чтобы не выскочить с каким-нибудь взволнованным и дерзким монологом, а монолог подразумевался обязательно дерзким уж от самой близости столь крупного человека. В голове вихрем, вихрем летели какие-то дерзкие реплики дискуссионного порядка, что-то такое необыкновенное, смелое и государственно важное. Но чтобы потом обязательно на плаху! И плаха уже совсем близко и маняще сияла впереди.

Все неловко молчали.

Мальчик вышел. За мальчиком вышел и товарищ Потапов.

— А как твоя фамилия? — спросил товарищ Потапов у мальчика на крыльце.

— Федосов, — быстро ответил мальчик и взглянул из-под ресниц прямо и ясно.

— Федосов? А матери как?

— У нас мачеха, Рая.

— А как у нее?

— У нее и братиков Суетихины.

— Мачеха вас любит?

— Любит, — ответил мальчик и насторожился.

— Скажи ей, пусть белье меняет и на работу ходит. Понял?