Рассказ неизвестного человека (An Anonymous Story)

He was not changed in the least: the same well-groomed, unpleasant face, the same irony.	Он нисколько не изменился: все то же холеное, неприятное лицо, та же ирония.
And a new book was lying on the table just as of old, with an ivory paper-knife thrust in it.	И на столе, как в прежнее время, лежала какая-то новая книга с заложенным в нее ножом из слоновой кости.
He had evidently been reading before I came in.	Очевидно, читал до моего прихода.
He made me sit down, offered me a cigar, and with a delicacy only found in well-bred people, concealing the unpleasant feeling aroused by my face and my wasted figure, observed casually that I was not in the least changed, and that he would have known me anywhere in spite of my having grown a beard.	Он усадил меня, предложил сигару и с деликатностью, свойственною только отлично воспитанным людям, скрывая неприятное чувство, какое возбуждали в нем мое лицо и моя тощая фигура, заметил вскользь, что я нисколько не изменился и что меня легко узнать, несмотря даже на то, что я оброс бородою.
We talked of the weather, of Paris.	Поговорили о погоде, о Париже.
To dispose as quickly as possible of the oppressive, inevitable question, which weighed upon him and me, he asked:	Чтобы поскорее отделаться от тяжелого неизбежного вопроса, который томил и его, и меня, он спросил:
"Zinaida Fyodorovna is dead?"	-- Зинаида Федоровна умерла?
"Yes," I answered.	-- Да, умерла, -- ответил я.
"In childbirth?"	-- От родов?
"Yes, in childbirth.	-- Да, от родов.
The doctor suspected another cause of death, but . . . it is more comforting for you and for me to think that she died in childbirth."	Доктор подозревал другую причину смерти, но... и для вас, и для меня покойнее думать, что она умерла от родов.
He sighed decorously and was silent.	Он вздохнул из приличия и помолчал.
The angel of silence passed over us, as they say.	Пролетел тихий ангел.
"Yes.	-- Так-с.
And here everything is as it used to be--no changes," he said briskly, seeing that I was looking about the room. "My father, as you know, has left the service and is living in retirement; I am still in the same department.	А у меня все по-старому, никаких особенных перемен, -- живо заговорил он, заметив, что я оглядываю кабинет. -- Отец, как вы знаете, в отставке и уже на покое, я все там же.
Do you remember Pekarsky?	Пекарского помните?
He is just the same as ever.	Он все такой же.
Gruzin died of diphtheria a year ago. . . .	Грузии в прошлом году умер от дифтерита...
Kukushkin is alive, and often speaks of you.	Ну-с, Кукушкин жив и частенько вспоминает о вас.
By the way," said Orlov, dropping his eyes with an air of reserve, "when Kukushkin heard who you were, he began telling every one you had attacked him and tried to murder him . . . and that he only just escaped with his life."	Кстати, -- продолжал Орлов, застенчиво опуская глаза, -- когда Кукушкин узнал, кто вы, то стал везде рассказывать, что вы будто учинили на него нападение, хотели его убить... и он едва спасся.
I did not speak.	Я промолчал.