Рассказ о непокое

Помню тот страшный день. Пеплом от сожженных архивов разных учреждений были засыпаны центральные кварталы города — ветер волок по тротуарам и мостовым черные обугленные бумажные обрывки: то было жуткое и раздирающее душу зрелище, И вот дошла очередь до нас. В подвале клуба писателей на Чернышевской лежали пакеты дел бывших писательских организаций и частично Литературного института имени Шевченко: бесценные для истории архивы организаций "Гарі, "Плуг", "Вапліте", ВУСПП, стенограммы литературных диспутов. Мы запаковали все это в ящики, готовя к вывозу, но прорыв произошел слишком внезапно, и городская эвакуационная тройка, решения которой не подлежали апелляции, приказала: архивы сжечь немедленно.

Я присутствовал при том, как переносили эти драгоценные ящики из подвала в кочегарку, как среди жаркого лета запылал огонь под котлом, а над трубой заклубился рыжий дым, С этим дымом ушли в никуда драгоценнейшие документы первого бурного десятилетия украинской советской литературы — все свидетельства столь важной эпохи литературного становления на Украине после Октября. Ведь это же были как бы "метрические записи" о рождении нашей литературы — в горячем революционном подъеме, в страстях творческих исканий, в пылу споров. Горькие это минуты — минуты тупого оцепенения у пылающего безжалостного огня, когда сердце жжет печаль, грудь сжимает холодная тоска, чувства отказываются подчиняться голосу разума. То было — как утрата самого дорогого, что есть в жизни, И за этими горькими чувствами вставала тревога — страшное, безысходное ощущение тревоги.

Богатейшие архивы сгорели.

Поздно вечером мы ушли из клуба домой: теперь уже надо было ожидать вскорости и приказа о выезде последней группы писателей.

Но этот ожидаемый приказ пришел все-таки неожиданно и слишком скоро. Через несколько часов, ночью, по телефону было приказано: выехать еще до рассвета! Эшелон будет подан на товарную станцию.

И мы выехали на рассвете — как были, почти без ничего.

Куда? Неизвестно. На восток. Куда пробьется маршрут сквозь огневые заслоны гитлеровской авиации, путями, где железнодорожная колея еще будет не разрушена.

Во фронтовом Харькове остались лишь писатели, работавшие в дислоцированных в районе Харькова военных газетах, и группа, зарезервированная за ЦК.

Вот так началась для нас война.

Это было спустя двадцать лет после того, как в конце гражданской войны только начался, собственно, процесс становления украинской советской литературы: первые творческие дерзания, первые поиски и первые объединения писателей. Это было на десятый год после того, как на смену первому групповому периоду в нашей литературе пришел период стабилизации литературных норм.

Война началась. С чем же начала ее наша литература?

Что произошло в литературе за последние десять лет? Кто в нее пришел, а кто — ушел?

Прежде всего — о тех, кто ушел.

Я не буду называть имена: эти имена вернулись. Они снова с нами; партия вернула им честь, а творчество этих товарищей, прерванное вследствие нарушения законности, снова заняло свое место в советской литературе.

Но утраты к концу первого двадцатилетия уже стали восполняться молодыми, свежими творческими силами — и в поэзии, и в прозе, и в драматургии.

Преимущественно это были те, кого в годы вуспповско-ваплитовских распрей "призвали" в литературу из заводских рабочих-ударников: мы иногда забываем об этом процессе, который в принципе, конечно, был искусственным — "призыв" в литературу, однако же из этих "отрядов" утвердилось в литературе не так мало. Они — эти товарищи — в конце концов и так вошли бы в литературу, и без "призыва" — естественным путем, по не будем пренебрегать ни одним шагом нашей литературной истории: этот "призыв" влил немалые свежие талантливые творческие силы.

Назовем лишь: Копштейн, Нагнибеда, Муратов, Баш, Борзенко, Собко, Юхвид, Гуреев, Каляник, Вишневский и другие — разрешим себе здесь воспользоваться этим выражением, ибо число их достаточно велико. И в то же время, может быть, немного позднее — вне "призыва" — начали свою творческую деятельность Гончар, Кучер, Стельмах, Козаченко, Ильченко — и опять-таки — и другие.

Собственно, это уже речь и о том, с чем же пришла наша литература ко дням суровых и грозных военных событий. Потому что молодежь эта, обогатив общее достояние украинской литературы в канун войны, в дни самой войны вошла в актив творческих сил либо на фронте, либо в тылу.

Но я невольно сбился на общий обзор литературного процесса — прерываю на этом, не буду отбивать хлеб у критиков и литературоведов. Возвращаюсь к некоторым "личным" воспоминаниям — хотя, разумеется, никакое личное воспоминание не может быть оторвано от процесса общего, тем паче в годину всенародного подъема.