Рассказ об одном классе

— Пойду-ка я домой, — сказал я Кате. — Надоело.

Пшеничный охотно поддержал меня:

— Конечно, пусть идет, раз не танцует.

— Я тоже пойду, — решила Катя, и мы вышли из красного уголка втроем. По дороге Пшеничный рассказывал анекдоты, был весел и возбужден. Я мрачно молчал: не нравилось мне все это. Когда мы проводили Катю и пошли домой, я ему об этом сказал, но Пшеничный не рассердился, а стал упрекать меня в эгоизме:

— Слушай, мы же одноклассники. Столько лет учились вместе, а теперь ты вдруг на меня косо смотришь. Только оттого, что мне нравится Катя. Ну нравится — и что же? Ты что — воспитан на традициях домостроя? Уж не хочешь ли ты предъявить на нее права?

— Какие там права, дурак! Просто мы…

— Ага! Нет! Так что же тебе надо? Испугался, что я тебе мешаю?

Это уже слишком. Я разозлился.

— Ничего я не испугался, делай, что тебе вздумается, но если ты ее обидишь…

— Какая чушь! Да ты, влюбленный антропос, совсем голову потерял!

До самого дома мы молчали.

Пшеничный стал приезжать к нам довольно часто.

Второй день работаем на разгрузке баржи, которую приволок наш маленький катер. В барже важный и крайне своевременный груз — сборные домики и кирпич. Детали домиков выгрузили быстро, но с кирпичом пришлось повозиться. Афанасий организовал конвейер, и постепенно на берегу стала вырастать кирпичная горка.

Сегодня с самого утра зарядил мелкий, нудный дождь. Ребята ругали погоду, скользкие тяжелые кирпичи, нерасторопное начальство, которое не сумело получить груз летом.

— Непроизводительный, нерациональный труд, — сердился Алик.

Ребята охотно поддакивали, поглядывая на Джоева, который вместе с нами с самого утра стоял в цепи между Афанасием и Севой. Джоев сдерживался, хотя и сам был зол как черт на нерасторопных снабженцев. Левка потихонечку подначивал.

— Другие-то Братскую ГЭС строят… А мы… рыбку разводить будем.

— А что? — наивно заметил Афанасий. — Очень даже подходящее занятие.

— Ага, — охотно согласился Левка. — Для пенсионеров…

— Пошто так? — заморгал Афанасий, а Генка Черняев сердито буркнул:

— Ох и выдам я сегодня кому-то…

Левка умолк. Но кипучая его натура жаждала активных действий.

Степенный, неторопливый, умеющий делать буквально все, неутомимый Афанасий четко и ловко захватывал у соседа и передавал Джоеву кирпичи. Примерно в таком же ритме работал и Джоев, но дальше ритм безжалостно ломался. Еще бы, ведь директор передавал кирпичи не кому-нибудь, а Севе!

Левка приступил к действиям:

— Товарищ директор, разве так можно! Вы же не ритмично работаете. Вправо поворачиваетесь более энергично и резко, а влево совсем медленно.

— Смеешься?! А что я могу поделать, если твой друг не джигит? Вах!

После обеда, едва становимся на разгрузку, дождь переходит в мокрый снег. Наскоро посовещавшись, отправляем девчонок сушиться, а сами швыряем скользкие кирпичи. Над головами проносится вертолет. И как здешние пилоты летают в такую погоду?

Через час небо очистилось, с реки подул резкий ветер, темная вода Серебрянки пошла ломаными полосами. Директор ушел, едва застрекотал вертолет, и командует теперь Афанасий.

— Разрешите прикурить?

С удивлением поворачиваюсь, натыкаюсь на рослого парня в модном пальто и теплой шапочке-пирожке.

— Шуро́к! Ты?

Шуро́к улыбается. Подбегают ребята…

За ужином Шурка́ усиленно потчевали, но ел он мало. То ли укачало на вертолете, то ли переживал. Шуро́к с седьмого класса усиленно готовил себя к космическим полетам. Бредил космонавтикой, перечитал уйму книг, занимался в специальном кружке при аэроклубе, заставил себя учиться только на «отлично», хотя математика ему не давалась. Шуро́к посещал тайком вечернее отделение авиационного института. Его прогоняли, но он все же проникал на лекции, переписывал конспекты. Шуро́к еще играл в хоккей, футбол, кстати весьма посредственно, в любую погоду бегал вокруг квартала по утрам, а минувшей зимой, чтобы закалить организм и избавиться от хронической ангины, записался в «моржи».

Мы всем классом пошли на первый заплыв городских «моржей». «Моржи» — здоровенные пенсионеры, с сизыми бритыми затылками, с утробными криками плюхались в темно-зеленую воду. Шуро́к, синий от холода, пупырчатый, как мороженый гусь, небрежно прохаживался по льду, а потом, помахав нам рукой, медленно погрузился в прорубь и поплыл. Мы дружно застучали зубами.

Столь радикальный метод борьбы с ангиной не мог не дать ощутимых результатов. Шуро́к свалился с невероятной температурой и полностью лишился голоса. Но когда выздоровел, вырезал гланды. Ангина была побеждена, а Шуро́к продолжал исправно, каждое воскресенье вплоть до ледохода ходить на реку в компании «моржей».

Ребята наперебой расспрашивали, Шуро́к отвечал односложно, с неохотой. Да, родной город такой же. Да, закончили на Пушкинской новый кинотеатр. Нет, в школе после выпуска не был…

— И вы, ребята, извините, но я не захватил вам писем или посылок от родных. Не мог…

— Оставь, пожалуйста, — перебил Алик. — Мы и так с родителями переписываемся, чепуха все это!

— Точно! — подхватил Левка. — Ведь ты же поступал в авиационное училище?