Рассказ об одном классе

На следующий день поймать росомаху не удалось. К полудню мы возвратились из леса пустые. А после обеда желающих побродить по тайге, кроме меня и Пшеничного, не нашлось.

— Здесь тепло, светло и мухи не кусают, — лениво проговорил Бурун. — Аллах с вашей росомахой. Лучше в картишки перекинемся.

Мы с Пшеничным двинулись в восточном направлении.

Иван Федорович перед уходом тщательно проверил мой компас: места незнакомые, легко заблудиться.

Я шагал не торопясь, прокладывая лыжню. Пшеничный шел позади. Честно говоря, мне вовсе не хотелось идти с Ползучим, но Левка отказался наотрез, а Иван Федорович чувствовал себя неважно.

Пшеничный же, когда все отказались, согласился.

Стало темнеть. Мы присели отдохнуть. Я спросил Пшеничного, не жалеет ли он, что поехал в рыбхоз. Пшеничный ответил уверенно:

— Нет, теперь нет.

Ясно, почему «теперь»: Катя. Я поковырял прикладом двустволки пышную шапку снега на пне. Пшеничный сидел на поваленной лесине, постукивал широкой лыжей по гнилому стволу. Меня почему-то раздражали гулкие удары. Я отвернулся и стал смотреть на запорошенный снегом кустарник. Непонятные сложились у нас с ним отношения, то есть не то что непонятные, а какие-то запутанные. Я понимал, что Пшеничному нравится Катя, но Катя многим нравилась.

Не нравилось что-то мне в этом парне. А это «что-то» казалось неуловимым. Внешне Пшеничный был приятен, держался со всеми по-товарищески и всегда старался помочь. Особенно старательно навязывал нам деньги в долг, когда не хватало на кино: причем я точно знал, что Пшеничный, не задумываясь, даст, если попросить взаймы, даже в том случае, если ему самому не хватит на билет.

Зато ему доставляло искреннее удовольствие получать от ребят долги. Он принимал их небрежно, совал в карман, похлопывал должника по спине и приговаривал покровительственно:

— Ничего, пустяки. Ты, когда нужно, не стесняйся, говори. Достанем нужную сумму.

В классе, несмотря на все его ухищрения, Пшеничного все же недолюбливали. Но вряд ли кто-нибудь толково мог сказать, что не нравится ему в этом аккуратном мальчике. Но почему же все-таки мы его не любим? А может быть, мы не правы? В общем-то Пшеничный неглупый парень.

Ползучим его прозвали еще лет пять назад. Левка тогда сказал: «Пшеничный видный мальчик, но скрытый гад. Нутром чую».

— Смирный, ты чего молчишь? Злишься на меня?

Я не ответил.

Становилось холоднее, сумрак сгущался. Лунный свет пробивался сквозь густые ветки, оставляя на снегу сплетенный теневой узор. Тень синела в буреломах. С северной стороны на деревьях росли дремучие бороды мха. Засыпанные снегом ели в лунном свете выглядели, необыкновенно красивыми.

В вышине послышались протяжные печальные звуки. Они плыли в темном густеющем воздухе. Возможно, это была серая сибирская сова, крючконосая, желтоглазая, ушастая птица с сильными лапами и крепкими, как железо, когтями.

Мороз усиливался. Пощипывало щеки и лоб. Я взглянул на светящийся циферблат часов. Пора возвращаться. Мы описали дугу и повернули назад. Снова я шел впереди. Лыжи мягко опускались в снег, идти было легко. Внезапно слева, совсем близко затрещали кусты. Я сорвал с плеча ружье, напряженно прислушался. Тихо. Я шагнул к кустам. В снегу резко щелкнуло, и я повалился навзничь. Железные челюсти капкана стиснули ногу выше щиколотки. Вздрогнув от неожиданности и боли, я уперся руками в снег и снова упал, в этот раз уже лицом, угодив правой рукой в другой капкан.

— Смирный, кончай пахать носом. Вставай!

Пшеничный шел позади и не слышал щелканья захлопывающихся ловушек. Несколько секунд я лежал неподвижно, пережидая боль. Капканы вплотную прижали меня к земле, ружье отлетело в сторону.

— Что с тобой? Ты подвернул ногу?

Пшеничный кинулся ко мне, быстро ощупал руку, ногу, закряхтел от натуги, пытаясь разжать капканы. Тщетно. Челюсти ловушек сомкнулись крепко.

— Охотник в капкане! Любопытное положеньице. Потерпи, Смирный, сейчас я тебя извлеку.

Минут пять Пшеничный бился над капканами, ругаясь вполголоса, отчаянно дергал цепи. Все без толку…

— Ключ надо! Отвертку или как там ее. Не могу расцепить.

— Отвяжи капканы от деревьев.

— На цепях замки…

Скверная история. Помочь мог только Афанасий. Мы взглянули друг на друга. Пшеничный казался виноватым.

— Слушай, беги побыстрее домой, приведи Афанасия. Без него мы капканы не откроем. Беги, я побуду один.

— Как? Оставить тебя одного? В лесу? Но ведь сейчас ночь!

— А что делать? Ведь отвертки-то нет. Отсюда до заимки не так уж далеко, километров пять. За час добежишь. Иди, а то я замерзну.

— Знаешь что, Смирный, я сейчас костер разведу. Где спички? Сейчас… разведу…

— Не нужно никакого костра! Покуда будешь с ним возиться, пройдет время. Нога сильно зажата, прямо одеревенела вся. Ведь обморожусь!

Что он, в самом деле, деликатничает! Ведь действительно замерзну. Я принялся снова убеждать Пшеничного, но он упрямо молчал, что-то обдумывая. Наконец я не выдержал:

— Пойдешь ты или нет?