Рассказ предка

Я не удивился бы, увидев любую из первых двух гипотез доказанной. Я не принимаю риск на себя. Но я съем свою шляпу, если будет когда-либо найдено какое-нибудь доказательство в пользу третьей гипотезы. Есть все причины полагать, что эволюция в кембрийском периоде была по существу таким же процессом, как эволюция сегодня. Вся эта взволнованная сверх меры риторика о главной движущей силе эволюции, ослабленной после кембрия, все эти эйфорические возгласы о диких, беззаботных танцах сумасбродных изобретений, с новыми типами, прыгнувшими в жизнь во время блаженного рассвета зоологической легкомысленности – из-за всего этого я готов принять риск на себя: все это просто явная глупость.

Я спешу сказать, что не имею ничего против поэзии и прозы кембрия. Но дайте мне вариант Ричарда Форти (Richard Fortey) на странице 120 его красивой книги «Life: an unauthorised biography»:

Я могу представить себя стоящим на кембрийском берегу вечером, почти так же, как я стоял на берегу архипелага Шпицберген и впервые задавался вопросом о биографии жизни. Морской прибой у моих ног выглядел и ощущался бы почти так же. Там, где море встречается с сушей, есть полоса немного липких, скругленных строматолитных подушек, оставшихся от обширных рощ докембрия. Ветер со свистом проносится через красные равнины позади меня, где нет никакой видимой жизни, и я могу почувствовать острые уколы переносимого ветром песка на задней стороне моих ног. Но в грязном песке у моих ног я могу увидеть отпечатки червя, небольшие извивающиеся бороздки, выглядящие так знакомо. Я могу увидеть следы отпечатков, оставленных скрывшимися ракообразными животными... Кроме свиста бриза и ударов прибоя, совсем тихо, и никто не кричит среди ветра...

Эпилог к «Рассказу Бархатного Червя»

В большей части этой книги я беззаботно разбрасывался датами свиданий, и даже был достаточно опрометчив, представляя многих копредков, присваивая им определенное число «пра-» перед «прародителем». Мои даты главным образом были основаны на окаменелостях, которые, как мы увидим в «Рассказе Секвойи», могут быть датированы с точностью, соизмеримой с широко используемой шкалой времени. Но окаменелости никогда сильно не помогали нам при рассмотрении родословной мягкотелых животных, таких как бархатный червь. Целаканты пропали из летописи в течение прошлых 70 миллионов лет, вот почему открытие живого целаканта в 1938 году было таким волнующим сюрпризом. Летопись окаменелостей даже в лучшие времена может быть ненадежным свидетельством. И теперь, достигнув кембрийского периода, мы, к сожалению, остаемся без окаменелостей. Независимо от того, как мы интерпретируем «взрыв», все сходятся во мнениях, что почти все предшественники большой кембрийской фауны по неясным причинам были не в состоянии фоссилизировать. Поскольку мы ищем копредков, предшествующих кембрию, мы не находим больше помощи в горных породах. К счастью, окаменелости – не единственная наша помощь. В «Рассказе Слоновой Птицы», «Рассказе Розогуба» и других местах мы использовали изобретательную технику, известную как молекулярные часы. Настало время объяснить ее должным образом.

Разве не было бы замечательно, если бы измеряемые или исчисляемые эволюционные изменения случались с постоянной скоростью? Мы могли бы тогда использовать саму эволюцию как ее собственные часы. И это не должно приводить к логическому кругу, потому что мы могли бы калибровать эволюционные часы на участках эволюции, где летопись окаменелостей оправданна, а затем экстраполировать на участки, где она не годится. Но как мы измерим скорость эволюции? И, даже если мы могли бы ее измерить, с какой стати мы должны ожидать, что какой-нибудь аспект эволюционных изменений должен идти с постоянной скоростью, как часы?