Рассказ с похмелья

Кажется, страна вокруг раньше называлась Россия. То есть, на самом деле страны не существовало, от нее осталось одно название, да и то на водочных этикетках. Аборигены ходили по улицам городов, жили в домах, сами не зная, к какому племени принадлежат. Исключая, может быть, только Жеку. И вместе с теми, кто поддерживал одних или других, делились на две части — фашистов и демократов. Вернее, так стали называться сейчас, а раньше делились на плохих и хороших. В других странах племена поумней и думают, как жизнь свою устроить, и в том немало преуспели. Наши только грызутся и ничего хорошего не делают. Вожди захватили власть и не хотят ею делиться ни с плохими, ни с хорошими. Вот если бы мы все были поумней и на выборах проголосовали за кого надо, то давно жили бы в изобилии — ведь у нас все есть, нужно только толково распорядиться нефтью, золотом и алмазами — и не надо было бы делиться ни на плохих, ни на хороших. Просто жили бы со здравым смыслом — и все. Тогда и страна бы появилась, а не одно только название, и то на водочных этикетках, и можно было бы уважать друг друга и ходить друг к другу в гости, и можно было бы нормально трудиться и отдыхать. Может быть, у нас стало бы не хуже, чем у них: там-то голуби на ступеньках не дохнут, сквозняков нет, везде пальмы и бананы.

Евгений тряхнул головой, освобождаясь от нашептанного кем-то в автобусе слухового наваждения. Оказалось, он задремал в дороге, автобус уже стоял на конечной остановке с открытыми дверями.

Евгений непроизвольно остановился у подвальной двери и почему-то вздохнул, заметив на ней висячий замок. У подвальной ниши сидел Тобик, он вскочил навстречу Евгению, приветливо помотал хвостом и опять сел в нескольких шагах от Евгения. Евгений остановился перед ним в тяжелой задумчивости, не соображая, что за пес сидит перед ним, откуда он взялся, почему донышки его медово-гречишных глаз золотисто отсвечивают и почему он деликатно отводит морду в сторону, избегая смотреть прямо на Евгения. Но не держит зверь долго человеческого взгляда, особенно если взгляд этот — сквозь чад хмельного угара, и особенно когда изнутри выболела всякая душа: шерсть на Тобике встала дыбом, пес глухо зарычал, вскочил и опрометью бросился за угол дома, будто за ним гнались.

Евгений посмотрел вверх, на низкое небо, которое снизошло на уровень девятого этажа их дома, и в серебряной блестке между космами облаков увидел обращенное к нему собственное лицо…

— Все, отрубил им стояки отопления. Соседи согласились потерпеть. — Жека подходил к Евгению в своей оранжевой жилетке и нес на отлете в руке газовый ключ. — Стояки отопления отрубил, чтобы холодно было, — объяснил он ничего не понимавшему Евгению и махнул ключом на дом напротив. — По левым двухкомнатным.

И, видя, что Евгений ничего не может понять из его слов — и действительно: зачем делать в квартире холодно, когда на дворе осень? — Жека громко, почти в крик, объяснил:

— Дед помер. Завтра хоронить. А пока из морга не привезли, я ему в спальне северный полюс устроил. Ну что: соточку подымешь?

Соткой сантехники по диаметру трубы называют стояк канализации, им часто приходилось поднимать опустившиеся стояки. Евгений не понимал, зачем ему нужно поднимать стояк канальи, он был полон непережитого страха после поездки в больницу, его медленно отпускала тоска, хотя по-прежнему колотила внутренняя дрожь, и было бы кстати сбить ее.

Жека уже откровенно щелкнул пальцем по горлу, напоминая о подтексте предложения. Евгений же вспомнил, что настроился по возвращении сосредоточиться и подумать обо всем: о действительности, о его бытии в этой действительности. Это было смертельно необходимо, чтобы не опуститься, ибо если своевременно не привязаться к какому-нибудь ориентиру — он помнил это из своей морской практики, — то забьет корпусом в камни, где непременно распорешь дно и огрузнешь водой до неизбежной потопляемости. Необходимо или держаться носом против накатывающейся волны, или отрабатывать задним ходом от опасности. Да, если не прикрепиться душой к опоре, все начнет сыпаться, как мохнатая ржа с подвальной двери, недалеко от которой они сейчас с Жекой стояли.

Евгений отрицательно замотал головой и двинулся в обход Жеки, стараясь не задеть его своей одеждой.

— Я не поэт, но я скажу стихами: свое говно растаскивайте сами. Да? Значит, и ты не уважаешь русских сантехников, — с обидой произнес Жека и повесил нос. Он был настолько жалок в своей обиде и в своем одиночестве, что Евгений дрогнул.

В каптерке он поднял соточку, слушая Жеку, который наконец дорвался до настоящего слушателя и резал правду матом в кочерыгу и враздолб.

— Нет, ну зачем все так устроено, а? Смотри: вот переулок Ефимкина — за то, что в церкви подорвал икону Богоматери. Тому, кто губернатора прикончил, уже улицу давали, а в честь того, кто царя бомбой в клочки разнес, — назначали проспект, да не у нас, а в самой Москве. Значит, чтобы в мою честь город назвали, я должен был папу римского изнахратить?