Рассказчица

Когда я вошла в кабинет, мой стул и пишущая машинка стояли на своих местах. Гауптшарфюрер сел за стол. Лицо у него раскраснелось, он обливался потом, хотя на улице был мороз. Мы не говорили о случившемся до конца дня, а потом я робко спросила:

– Герр гауптшарфюрер, мне приходить сюда завтра утром?

– А куда еще тебе идти? – отозвался он, не отрывая глаз от описи, с которой работал.

Тем вечером Дарья сообщила мне новости. Тварь мертва. Мужчина, которого я видела в бараке 30, – оберфюрер СС, заместитель самого Глюкса[63] в инспекции по концентрационным лагерям, и он прошелся по баракам с проверкой. По словам одной женщины из нашего барака, которая была участницей подпольной группы сопротивления, этот заместитель прославился тем, что устранял евреев, которые нашли себе теплые местечки в лагерях, и отправлял их в газовые камеры. У нас была новая Blockälteste, которая попыталась утвердиться в глазах Aufseherin тем, что заставила нас больше часа прыгать, расставляя ноги и вскидывая вверх руки, и била тех, кто падал от утомления. Однако прошло не меньше недели, прежде чем я, исполняя какое-то поручение гауптшарфюрера, заметила, что в расход пустили не только нашу старшую по бараку. Почти все евреи, находившиеся на привилегированных местах, – от тех, кто, как я, работал секретарями, до тех, кто подавал еду в офицерской столовой, играл на виолончели в театре и помогал медсестрам в госпитале, – исчезли.

Гауптшарфюрер не наказывал меня, уволив со службы и отправив в госпиталь. Он спасал мне жизнь.

Через два дня, когда весь лагерь завалило снегом, нас собрали во дворе между бараками смотреть на повешение. Несколько месяцев назад заключенные, работавшие как Sonderkommandos – они выносили трупы из газовых камер и избавлялись от них, – устроили бунт. Мы этих людей не видели, так как их держали отдельно от остальных узников. Насколько я слышала, они напали на охранников и взорвали один из крематориев. Сколько-то заключенных сбежали, хотя большинство были пойманы и расстреляны. Но из-за самого бунта поднялся большой шум. Троих офицеров убили, одного из них живым засунули в печь, а значит, узники погибли не напрасно.

Это была плохая неделя для всех заключенных, так как эсэсовцы срывали на нас свою злость. Но потом все затихло, и мы решили, что это дело прошлое, и не вспоминали о бунте, пока нас не согнали на холодный двор в тот день. Пар от дыхания застывал на морозе и инеем оседал на наших ресницах. К виселицам подвели нескольких женщин.

Порох для взрывчатки доставали четыре девушки, которые работали на оружейной фабрике. Они заворачивали его в бумагу или тряпки и прятали где-нибудь под одеждой. Порох передавали девушке, работавшей в подразделении лагеря, где шили одежду, а она тайком переправляла его заключенным, участвовавшим в движении сопротивления, а те в свою очередь к условленному времени отдавали его зачинщикам мятежа из зондеркоманд. Девушка из подразделения по пошиву одежды жила в нашем бараке. Она была маленькая, невзрачная, как мышь, и вовсе не походила на мятежницу. «Именно этим она хороша», – заметила Дарья. Однажды эту девушку забрали прямо с утренней поверки. Мы знали, что ее посадили в камеру, жестоко пытали, а потом вернули в барак, к этому моменту она была совершенно сломлена. Не могла говорить, не могла даже смотреть на нас. Она снимала длинные полоски слоящейся кожи с пальцев и до крови обгрызала ногти. Каждую ночь она кричала во сне.

В тот день ее оставили в бараке, но крики этой несчастной все равно были слышны. Одной из двух девушек, которых вешали, была ее сестра.

Их подвели к виселицам в обычных рабочих платьях, но без курток. Они смотрели на нас ясными глазами и высоко держали головы. Одна из них была похожа на девушку, оставшуюся в бараке.

Шутцхафтлагерфюрер стоял рядом с виселицами. По его команде другой офицер связал узницам руки за спиной. Первую заставили взобраться на помост, стоявший под виселицей, накинули ей на шею петлю. Толкнули вперед. Вторая последовала за ней. Они дергались, как пойманные на крючок рыбы.

Весь тот день за работой мне казалось, что я слышу крики младшей из сестер, казнь которой была отложена. На таком расстоянии это было невозможно, но ее крики впечатались в мозг и звучали в нем, как радиосигнал с тонущего корабля. Это заставило меня вспомнить свою сестру. Впервые я подумала, что, может быть, Бася была права, она избегла ужасов жизни в таком месте, как это. Если знаешь, что умрешь, не лучше ли самому избрать время и место, вместо того чтобы ждать, пока судьба обрушится на тебя, как молот на наковальню? Что, если Бася совершила этот поступок не из отчаяния, а использовала последний шанс, когда могла сама распоряжаться своей жизнью? На прошлой неделе гауптшарфюрер спас меня, но это не означает, что он и дальше будет проявлять такую же душевную щедрость. Полагаться я могла только на саму себя.

Наверное, так же думала младшая из сестер, оставшаяся в моем бараке, когда начала переправлять порох мятежникам. Она ничем не отличалась от Баси. Они обе просто искали выход.