Рассказчица

Я была так рассеянна, что гауптшарфюрер спросил, не болит ли у меня голова. Голова болела, но я знала, что станет только хуже, когда я по окончании работы вернусь в барак.

Как оказалось, я беспокоилась напрасно. Младшую сестру и четвертую девушку повесили сразу после захода солнца, перед поверкой. Я старалась не смотреть на виселицы, проходя мимо, но слышала, как скрипит дерево, когда поворачиваются на веревках тела этих жутких балерин, и как хлопает ткань их юбок под порывами ветра.

Однажды ночью стало так холодно, что, когда мы проснулись, волосы у нас были покрыты инеем. Утром, когда нам раздавали пайки, старшая по бараку взяла у одной из женщин оловянную кружку с кофе и подбросила ее вверх. Выплеснувшаяся жидкость мигом замерзла, превратившись в огромное белое облако. Патрульные собаки, стоявшие рядом с охранниками на поверке, скулили, приподнимали с обледенелой земли то одну лапу, то другую и поджимали хвосты. А у нас до полной потери чувствительности немели руки и ноги. По дороге на работы мы кутались в шарфы, стараясь уберечь от обморожения носы и щеки.

На той неделе температура опустилась так низко, что в нашем бараке умерли двадцать две женщины. Четырнадцать других, которых отправили работать на улице, упали от изнеможения и замерзли насмерть. Дарья принесла мне из «Канады» для утепления рейтузы и свитер. Цены на одеяла на лагерном черном рынке выросли вчетверо.

Никогда еще я не радовалась так своей работе на гауптшарфюрера, но Дарье, продолжавшей трудиться в стылых бараках «Канады», грозила смерть от переохлаждения. Поэтому я, как делала уже несколько раз, когда гауптшарфюрер ушел за обедом, быстро напечатала на украденном у него личном бланке записку с требованием, чтобы заключенная А18557 явилась к нему в кабинет. Надев куртку, шапку, варежки и шарф, я быстро пошла в «Канаду», чтобы доставить записку и привести подругу в тепло, пусть и всего на несколько минут.

Мы взялись под руки и прижались друг к дружке. Дарья сунула мне в рукавицу кусочек шоколада, который умыкнула во время работы. Мы не разговаривали; это отнимало слишком много сил. Даже войдя в здание, мы продолжали делать вид, что Дарью вызвал к себе гауптшарфюрер.

Мы прошли мимо эсэсовских офицеров и охранников, отводя от них глаза. Меня они уже хорошо знали, ничего подозрительного. По привычке, подойдя к двери, я повернула ручку и сперва заглянула внутрь на случай, если просчиталась со временем и гауптшарфюрер вернулся.

В комнате кто-то был.

Позади стола гауптшарфюрера был сейф. Там хранились деньги, которые находили в «Канаде» и каждый день под замком отправляли из лагеря. Всякий раз, совершая обход «Канады», гауптшарфюрер опустошал стоявший в центре барака ящик, куда складывали ценности. Более мелкие вещи, вроде векселей, монет и бриллиантов, приносили в его кабинет. Насколько я знала, шифр от сейфа был известен только самому гауптшарфюреру.

Но в тот момент перед его открытой дверцей стоял шутцхафтлагерфюрер. Я поняла, что совершила ошибку.

Он засовывал пачку денег во внутренний карман своего мундира.

Глаза его широко раскрылись, и он уставился на меня, будто я призрак.

Упырь.

Существо, которое должно быть мертвым.

Я поняла: он решил, что меня отправили в расход на прошлой неделе, когда оберфюрер из Ораниенбурга приехал и ликвидировал всех евреев, занимавших привилегированные места в лагере.

В панике я попятилась из комнаты. Нужно было поскорее убираться отсюда и вытащить Дарью. Но даже если бы нам удалось прорваться сквозь ограждение из колючей проволоки и сбежать в Россию, это едва ли бы спасло нас. Раз мне известно, что шутцхафтлагерфюрер – вор, я могла выдать его, пока работаю здесь. А значит, ему придется избавиться от меня.

– Беги! – крикнула я Дарье, а рука шутцхафтлагерфюрера сомкнулась на моем запястье. Дарья замешкалась, и этого мгновения хватило начальнику лагеря, чтобы другой рукой вцепиться ей в волосы и втащить в кабинет.

Он закрыл за нами дверь.

– Что, по-твоему, ты видела? – грозно спросил он; я замотала головой и опустила глаза в пол. – Говори!

– Я… Я ничего не видела, герр шутцхафтлагерфюрер.

Дарья тихонько взяла меня за руку.

Начальник лагеря уловил это легкое движение, шорох наших платьев. Не знаю, о чем он подумал в тот момент. Что мы передаем записку? Что у нас есть какой-то секретный код? Или просто решил: если отпустит нас, я расскажу подруге о его поступке, и тогда два человека будут знать эту постыдную тайну.

Он выхватил из кобуры пистолет и выстрелил Дарье в лицо.

Она упала, продолжая держать мою руку. Со стены у нас за спиной, будто от взрыва, полетели куски штукатурки, в воздух взвилось пыльное облако. Я закричала. Кровь моей лучшей подруги брызнула мне в лицо, на платье; я ничего не слышала, оглушенная выстрелом. Упала на четвереньки, обняла тело Дарьи в ожидании предназначенной мне пули.

– Райнер? Ради бога, что ты здесь делаешь?

Голос гауптшарфюрера доносился будто из туннеля, будто меня обернули в несколько слоев ваты. Я посмотрела на него, не переставая кричать. Шутцхафтлагерфюрер схватил меня за шиворот и поднял на ноги.