Рассказики

я очень редко встречал таких непритворно добрых и искренних людей (и неглупых при этом, что совсем уж редкость). Наше удивительное нахальство он сносил кротко, и даже, кажется, находил в нем удовольствие – вот, значит, завелись у меня теперь такие, их надо кормить, гулять с ними по городу и знакомить с друзьями… А, может – посчитал это частью своей социальной работы?

(а когда через год мы приехали снова (естественно, не предупредив – ну очень странные у меня были тогда представления об «иностранцах») и завалились к нему в шесть утра («Здорово, Штефан – как делишки?») – Штефан стоял в дверях, совершенно сонный, из-за плеча у него недоуменно выглядывала заведшаяся за прошедший год подруга Ульрика – он с трудом улыбнулся: «О, сдорово! Ви приехали, да?» - а потом рассказывал друзьям: «А они такие звонят в дверь – в шесть утра, представляете? Прико-оольно!»)

Наверху, над Штефаном, жил Мартин, музыкант, внизу – художница Кати. Вечерами под старым дубом во дворе накрывался стол и устраивались parties – разрешения соседей не требовалось, казалось, все в доме были друзьями…

все они были «осси», то есть восточными немцами, и жили в Пренцлауэрберге еще до падения Стены. На мое (тогдашнее) удивление, быстрое слияние с Западом особого восторга у них не вызвало, и они пытались нам объяснить, как их, собственная, страна, в которой было разное, и не обязательно только плохое – стремительно исчезала; про то, как, у себя дома, они вдруг оказались такими подозрительными, второстепенными немцами… И Мартин продолжал ездить на своем ГДР-овском, нелепом, пластмассовом и жутко тарахтящем «трабанте».

мы же продолжали изучение Берлина: пару раз съездили на Курфюрстендамм, гуляли по ближайшему западному району Веддинг (до Стены отсюда было метров триста), рассматривали кукольные домики и стерильные вылизанные парки… и, каждый раз, возвращаясь в буйный размалеванный уютный Пренцлауэрберг, с его собачьим дерьмом под ногами, тусклой грязной кафельной плиткой подземки, вьетнамскими барахолками и неухоженными скверами с пьяницами - чувствовали странное облегчение.

* * *

Как-то Штефан предложил съездить на выходные в его родной Майссен, в южной Саксонии, и мы, конечно, согласились.

Майссен - совсем небольшой городок на Эльбе, вдали от дорог и больших городов. Социализм пощадил его, сочтя неважным для строительства, и Запад еще не дотянулся сюда своими мастерками, шпателями и краской, поэтому город выглядел совершенно средневековым – но средневековым без вранья, без карамельной обертки - то есть тусклым, смиренным и тихим, и это было очень красиво. Крошечный центр пересекали маленькие не вполне чистые каналы, старинные дома теснились вдоль улиц - ратуша с башней, старый собор бурого камня, рыночная площадь.

отец Штефана (тихий и застенчиво гостеприимный) был столяром-краснодеревщиком – как и много поколений его предков. Часть дома, довольно просторного, служила мастерской – и я с интересом разглядывал всякие деревянные штуковины, зажимы и тисочки, многим из которых явно было много лет. Оказывается, мастерская работала как семейное дело даже во времена ГДР (не знаю уж, как смогли они обойти запреты), и Штефан тоже был с детства обучен работе с деревом, и папа надеялся, когда сына покинет берлинская дурь, передать дело ему.

как-то Штефан отвел нас в комнату отца и показал шкаф, на котором была резьбою изображена история отцовой жизни: маленький человечек в смешной старинной шапке, деревянных башмаках и с узелком на палке уходит из города; бродит по дальним городам; и потом, с тем же узелком (видать, не нажив добра) возвращается в родной дом, где обнимает отца и мать. В общем, так оно и было: в 1950-х, еще до постройки стены, папа ушел через Берлин на Запад, скитался по Германии, осел в Швеции, прожил там несколько лет, неплохо уже обустроился – и вдруг, бросив все, вернулся в ГДР – от тоски по родному Майссену.

к моему удивлению, в воскресенье утром Штефан встал рано, и, вместе со всей семьей пошел в церковь, к мессе. И, позже, когда мы вместе с ним зашли в собор, он, припав на колено, перекрестился на входе… Я смотрел на него с удивлением – больно уж не вязалось это с (во многом оправданным) образом пренцлауэрбежского раздолбая.

скамьи в церкви (с красивой резьбой) были сработаны папой Штефана, кафедра – лет сорок назад - дедушкой…

* * *

Новый год мы встретили с штефановыми друзьями, на крыше дома на Зенефелдерплатц, попивая шампанское и наблюдая разноцветную канонаду над Берлином – а потом поехали дальше, в Бонн, тогдашнюю столицу западной Германии, где жили знакомые друзей – но делать в Бонне было совершенно нечего, ходить и рассматривать стерильный западный город быстро наскучило.

несколько более богат событиями был день, проведенный в Кельне – начавшийся поджопником, полученным от полицейского, когда мы попытались спать на вокзале – а в знаменитый Кельнский собор, оказавшийся прямо напротив вокзалa, мы заходили в попытках согреться – безуспешных, собор был громаден и холоден.