Рассказы

Люди остановились, вопросительно обернувшись к нему.

Он кусал губы, глядя в землю, и молчал.

— Ну что? — недовольно спросили его.

Он поднял голову, сжимая рукоятку лопаты. Видно было, что он досадовал на что-то. А когда увидел их недовольные лица, то досада эта увеличилась.

— Не сметь больше никогда ходить по моей земле! — крикнул он.

— Да ведь мы по старым тропкам да по межам норовим, Ян Петрович, — возразил ему Никифор.

— Не сметь больше ходить по моей земле! — упрямо повторил он.

Люди поворчали и снова тронулись в путь.

А Ян Уйт опять беспокойно задвигался на месте, кусая губы. Он повернул в ладонях рукоятку воткнутой в землю лопаты с такой силой, что она с треском вывернулась из железа.

Люди оглянулись на треск, и он поспешно швырнул рукоятку на дно ямы.

Ведь он же сказал им ясно, что не пойдет к ним в колхоз. Не пойдет. У него свои руки, которыми он сам всегда строил свою жизнь и которые стоят больше, чем все их руки, вместе взятые. Ну и все...

Старый Уйт хмуро посмотрел на страшный камень. Они слишком далеко его откатили, черти. Ему одному теперь не придвинуть его к яме. Придется рыть новую яму...

Он опять покосился вслед уходящим, но, не различив их в сумерках вечера, отвернулся и вздохнул.

Заря все еще обливала тускнеющим красным цветом четверть неба, предвещая ясный и жаркий день. Только она уже плохо освещала землю. На земле нельзя было уже различить ни отдельных кустов, ни деревьев, ни травы.

Но если бы прижаться к земле грудью и взглянуть вдоль пашни в сторону заката, то можно было бы различить на его нарядном фоне силуэты удаляющихся людей. И можно было бы также увидеть, как с вершины ближнего холма медленно поднялся еще один огромный силуэт, как он качнулся в сторону удаляющихся людей и, протянув на мгновение вперед большую руку, крикнул им что-то густым, низким голосом, показавшимся в тишине вечера таким тяжеловесным, как будто он стлался по земле. И можно было бы также ясно видеть, как удаляющиеся люди нехотя остановились, обернувшись к нему, и как он сразу же направился к ним, тяжело вдавливая босые ноги в рыхлую пашню. И по его стремительному шагу и по решительному наклону вперед его туловища можно было бы ясно понять, зачем он идет к ним и что он собирается им сказать.

И когда он приблизился к ним и сказал то, что хотел, — в ответ ему одобрительно и радостно загудели голоса. И дальше они пошли все вместе. Только его большая лохматая голова еще долго выделялась среди других голов на фоне заката. А закат все еще никак не мог погаснуть, озаряя край неба красным цветом. Когда закат горит таким красным цветом, то следующий день почти всегда залит солнцем. И тогда очень весело и радостно работать на обширных полях, наполненных жизнью.

ВОЗВРАЩЕННАЯ СЕМЬЯ

Я хорошо говорю по-русски: лучше, чем другие эстонцы. Это потому, что я не прятался от людей, как другие, вроде Яна Уйта или братьев Карьямаа. Но сорок лет назад и я не знал ни одного русского слова. Я тогда приехал сюда из Эстонии следом за Уйтом. Мы первые с ним купили тут леса и болота у русских мужиков.

Вы не знали Яна Уйта? Это очень жалко, что вы его не знали. Ян Уйт мог взять в руки бревно и ударить этим бревном в стену какой-нибудь бани так сильно, что баня косилась набок.

Ян Уйт мог бросить лошадь на землю ударом своего кулака, и он мог выдернуть из грязи тот воз, который не могла выдернуть лошадь. Вот какой был Ян Уйт!

Он всегда надеялся только на свою силу и знать никого не хотел. Он работал день и ночь как чорт. Он один построил себе дом и землю свою разделал так, что ее можно было есть. Вот какой был Ян Уйт!

Но он не любил русских. Он всегда злился на них за то, что они бедно живут и приходят просить в долг хлеба после Рождества. Он давал им в долг хлеба, но всегда ругал их. Он говорил им, что нужно больше пахать, нужно меньше праздновать свои дурацкие святые праздники и больше работать.

Если они говорили ему, что у них земли мало, то он еще больше кричал на них. Он говорил, что не надо делить на мелкие кусочки одну и ту же землю, а надо пахать новые леса и болота, тогда будет хлеб. Люди кивали головой и говорили: «Да, да!». Они кивали головой потому, что он давал им хлеба и они не хотели обидеть его. А сами шли в свою деревню и жили попрежнему. Там всегда смотрели на деда. А что мог придумать дед? Он мог только посоветовать жить так, как прожил он сам. А сам он прожил в грязи, бедности и темноте.

Ну, а мне было легче давать в долг хлеба или денег, потому что я не рвал хлеб и деньги из земли с таким трудом, как Ян Уйт. Деньги мне на первое время присылал отец, и я легко сколотил хозяйство. А пахал я не много — только для себя. Я больше работал в саду, чем в поле. Сад я вырастил большой. Я всегда любил сады. И пчел тоже я очень любил. У меня в саду под каждой яблоней была осиновая колода. Пчелы давали мед и сторожили мой сад.

А жена моя любила гусей.

Когда эти гуси собирались около дома, то двор был похож на какое-то живое море — так много было у нас гусей.

Нам легко было давать в долг другим: у нас как-то все ладилось в хозяйстве.