Рассказы

Он в коротких словах рассказал историю своего поступка с Парфенычем, уже известную читателям.

— Просветленный пастырским словом, хочу я смыть с души моей этот тяжкий грех. Горячо, прийдя от обедни, молился я и Господь вразумил меня. Не мне, ни Алексею Парфеновичу не нужно богатство — о другом богатстве помышлять нам пора — а потому все свое состояние передаю я сыну его, Петру Алексеевичу. Вас прошу я это оформить по закону, но, слышите, все-все! — закончил он свою речь уже обращаясь ко мне.

Я молча поклонился в знак согласия, положительно потрясенный всей этой сценой.

— А теперь я могу с чистым сердцем попросить у тебя, Алексей Парфенович, прощения.

Синявин упал в ноги старику, обливаясь слезами. Тот поднял его и трижды облобызал. Оба несколько времени искренно плакали.

Все присутствующие хранили гробовое молчание. Его нарушил Петр Алексеевич.

— Надо ведь и меня стоит спросить: соглашусь ли я сам принять этот дар?

Все в недоумении установились на него.

— Я согласен только при условии, что это состояние я получу как приданое за моей будущей женой, а вашей дочерью — Надеждой Гавриловной! — твердым голосом продолжал молодой человек, обращаясь к Гаврилу Семеновичу.

Он подошел к зардевшейся, как маков цвет, девушке, взял ее за руку и подвел к отцу.

— Благословите…

— Ин будь по твоему! Благодари отца Алексея, просветившего душу мою. Заикнись ты вчера…

И в глазах Синявина мелькнул на секунду прежний огонек самодурства, но тотчас угас. Он обнял жениха и невесту. Отец Алексей, по согласию обоих родителей, тоже благословил их.

Все успокоились и сели за стол, на котором появились дымящиеся блины и всевозможные разносолы.

Во время великого поста я устроил перевод состояния, а на красной горке Надежда Гавриловна стала госпожой Парфеновой.

Гаврила Семенович, совершенно удалившийся от дел, и Алексей Парфенович неуклонно посещают и по сей день церковные службы в храме, где и до сих пор священнодействует отец Алексей.

Их можно всегда видеть стоящими у алтаря.

Оба живут у сына и дочери.

Дела фирмы Петра Парфенова, бывшей Гаврилы Синявина, идут блестяще.

Несмотря на протекшие десять лет, для меня памятно и, вероятно, останется памятно на всю жизнь это прощенное воскресенье, и я душой понимаю до сих пор звучащие в моих ушах слова отца Алексея:

— Доброе слово, в час сказанное, — сила, государь мой, великая сила!

ЧЕРНИЛЬНАЯ КЛЯКСА Идиллия

Ардальон Михайлович Тихомиров был тогда совсем еще юноша, несмотря на то, что ему шел уже двадцать четвертый год; он был еще мальчик наружностью и душою.

Столичная жизнь, в которую он окунулся недавно, приехав из отдаленной провинции, сопутствуемый благословением родной матери, бедной вдовы-чиновницы, собравшей на поездку единственного сына в столицу за карьерой последние крохи, не успела еще наложить на него свою печать преждевременной зрелости. Окончив курс лишь гимназии, он не мог рассчитывать на многое и с помощью нескольких лиц, знавших его покойного отца, получил место вольнонаемного писца в одной из бесчисленных столичных канцелярий.

Кроме того, что это был вполне приличный, скромный молодой человек, он отличался еще необыкновенно красивым почерком; письмо свое, при старании, он мог довести до художественной изящности.

Это скоро выдвинуло его в глазах начальства: ему назначили больше жалованья и стали поручать переписку важных бумаг, идущих к важным лицам. Работу ему приходилось брать и на дом. Он просиживал над нею целые вечера и часть ночей, но усиленная и кропотливая работа не могла заглушить голоса молодости со всеми ее мечтами и увлечениями.

Этот голос дал себя знать…

На дворе стояла весна, сердце просило любви, и Ардальон Михайлович влюбился. Предметом его страсти была бойкая девушка — Марья Петровна Бобылева, соседка по комнатам с Ардальоном Михайловичем. Оба они снимали комнаты в одном из домов на Песках у съемщицы.

Марья Петровна была хорошенькая блондиночка лет двадцати, работящая девушка, искусная белошвейка, имевшая заказы от нескольких магазинов и многих частных лиц. С утра до вечера сиживала она за работой, оглашая свою комнату веселым пением. Симпатичный голос невольно западал в душу каждого.

Ардальон Михайлович, сидя вечером за работой, невольно, через отделяющую их тонкую стенку, заслушивался пением своей веселой соседки.

Живя рядом, они невольно встречались ежедневно и наконец познакомились.

Ардальон Михайлович ни за что бы не решился на первый шаг, но она сама заговорила с ним по какому-то незначительному случаю и знакомство завязалось.

Марья Петровна в свободную минуту забегала в комнату Ардальона Михайловича посмотреть на работу «отменного каллиграфа», как она шутя называла его.

Влюбленный Ардальон Михайлович и наслаждался, и страдал от этих посещений. Бесконечная любовь, обуявшая его к соседке, виднелась во всех чертах его молодого, симпатичного лица, но ни единым нескромным словом не выдал он перед ней свою тайну.

Так, по крайней мере, казалось ему.

Но для бойкой Марьи Петровны чувства ее соседа к ней далеко не были тайной.