Рассказы

— Все бы заводы, все ученые люди для мирных дел работали. Они б такого понапридумывали… Я вот шоферю. Ничего не скажешь, неплохая машина. Но зимой — мученье. Гаража теплого нет. А его б на эти деньги можно построить. А запчасти?

— Тоже мне, гараж… Сортир тебе еще теплый. Вон у нас на лесопилке потягай бревна из воды. Потягай, баграми. А зимой — обледенеешь, колом все стоит. Можно же придумать приспособление…

— Можно, — подтвердил Федор.

Говорили допоздна.

А на следующий день, когда соседи к ужину собрались, Федор их ошарашил:

— Все, — сказал он мрачно. — Конец. Дожились.

— Чего? Либо война?

— Хуже… — пообещал Федор. — С морковкой совместили.

Никто ничего не понял. Пришлось объяснить.

— Ученые додумались. Можно чего хочешь получить. Например, собака и лошадь вместе. Будет скакать и гавкать, вот так. Или тебя с морковкой. Будешь из грядки торчать и глазами лупать. А никуда не денешься. Совместили.

Вечер получился шумный. Все хором Федору доказывали очевидное. У собаки с лошадью не получится. А уж у человека с морковкой тем более. Вроде бы доказали.

— Я же слышал! — Из последних сил сопротивлялся Федор. — Вот этими собственными ушами, — и показывал их как вещественное доказательство. — Я запомнил, это в журнале написано. В библиотеке возьму журнал и докажу.

Но пришлось сдаться. Правда, до поры до времени. До выхода из больницы. Федор все же надеялся этот журнал разыскать и пхнуть в морду.

С приемником больничные дни потекли не в пример веселее. И не только потому, что возле уха то говорил, то песню пел неумолчный сверчок. Приходило иное. Приходили раздумья и уносили Федора от больничных стен то в прошлое, то к будущему. А то и вовсе далеко от родных мест, в незнакомые.

Махонькое колесико приемника нужно было трогать осторожно, и все равно при самом легком движении не одна и порою не две станции проскакивали мимо. И тогда вдруг приходила мысль о том, какая большая земля и сколько в ней много народу, если одним только касанием он проскакивает города и страны. И об этих странах, о людях, которые жили неведомо для Федора и не зная о нем, начинало вдруг думаться. И Федор пролетал мыслью над чужими землями, но почему-то все высоко. Он видел сверху реки, зелень полей и лесов, селенья, но снизиться, получше разглядеть чужую жизнь не мог. Почему-то сразу она становилась похожей на свою, родную. Такие же дома, огороды. Это было досадно. Приходилось вновь взмывать в поднебесье и плыть там, в высоте, над просторной землей.

Иной раз, наслушавшись последних известий и прочих страстей, Федор начинал думать про войну. Война виделась как в кино, с танками и огнем. Но что самое страшное, малые дети вдруг оказывались там и родные внучата, Васек и Оленька. Среди этого всего, меж танками, в огне и смерти. И такой очевидной представлялась ему вся нелепость войны для жизни людей, что оторопь брала. Как же другие этого не поймут? О войне Федор не мог думать долго, расстраивался, и голова болеть начинала.

Наверное, никогда ранее в своей жизни — да что там наверное — конечно же никогда еще не приходилось Федору проводить свое время в таких вот раздумьях. И не мякинная голова была тому виной, а просто жизнь. Сначала пацаном голодал, толком не учился. Потом все работа да работа. Детей растить, хозяйство держать, одна скотина сколько сил отнимала. Много было работы. И теперь, впервые за жизнь, Федор вот так лежал, день за днем, и ничего не делал.

Да так и отлежал положенное и вышел здоровым. А к приемнику привык и, выйдя из больницы, у жены денег потребовал на собственный. Шура не стала больному человеку перечить. Но, когда принес Федор сторублевый нарядный приемник и включил его, она все же осудила:

— Абы деньги тратить. Вон радио висит. Такие же халы-балы.

— Радио… — снисходительно отозвался Федор. — Там все Москва да Москва. А здесь хочешь с Европой, а хочешь — с самой Америкой переговаривайся, выдвинул он длинную, никелем блиставшую антенну.

— С Америкой? — завороженно глядя на антенну, переспросила Шура.

— Запросто, — подмигнул Федор. — Счас мы их вызовем, — и, поднеся ближе к лицу приемник, позвал: — Ало-ало! Америка! Как меня слышите?!

— Замолчи! — перепугалась жена. — Услышут еще и посадят.

Федор в ответ рассмеялся.

Но смех был, как время показало, плохой. С каждым днем Шура в этом убеждалась и убеждалась. То заведет муж про Африку и другие страны, в которые он поедет, то с министрами говорить собирается, то еще что выдумает.

Нынче вот вроде все нормально было, с работы пришел, поливал, а потом влезли ему в голову эти деревья, пропади они пропадом. Влезли, и все. И ужинать путем не поужинал, а теперь стоял на воле, папиросу смолил.

— Не натруждай головку, — снова попросила Шура. — Себя да и меня пожалей.

— Заталдычила, — отмахнулся Федор.

Шура горько вздохнула и стала прибирать на кухне. Федор на крылечко ушел, сидел там курил, о прежнем думал.