Рассказы

- Ну, может быть, и карты. Я, школьником еще, да и студентом, мечтал найти клад. Все окрестности облазил, байки старожилов конспектировал… С кладом не повезло, а коллекцию минералов уникальную собрал, учился-то я на геолога. Но вот какая штука: о драгоценностях семьи Шкруевичей никто и не обмолвился, а ведь кладоискатели в Затоке и до меня были. Не факт, разумеется, что Войтех своё золотишко в наших краях прикопал, ему в Петрограде сподручнее. Однако что такое карта сокровищ? Лист, ну два, но не рулон, тем более не пачка, их специально маленькими рисуют, чтоб удобно при себе носить. А Шкруевич в архив с мешком подался. Зря наместник Войтеха упрощает. Кавалергард, карточный фокусник, атеист – не главное всё это. С червоточиной он был.

- А что, если… - Бобров запнулся.

- Что, если что? – поощрил его Копытин.

- Всё сходится к тому, что Сапов с его трактатом ознакомился. Если он был, с церковной точки зрения, богомерзким? Мог Николай пренебречь христианской моралью, обычной порядочностью и донести на Войтеха?

- Чужая душа – потемки, а через семьдесят с лишком лет и подавно. Но я думаю – отче Николай деревенских выгнал не вдруг. Понимал, что Войтех не впустую грозится. Если хотите, прогуляемся после обеда по монастырю, да покажу вам заодно и Николаеву могилку.

Бобров покосился на часы: половина третьего. Торопиться пока некуда.

- Давайте.

***

В 16:45 он опять стоял на платформе. Копытин, при всем его самомнении и ретроградстве, был весьма любезен, и, хотя ему названивала рассерженная жена, отвез подопечного к станции. Пытаясь стряхнуть сонливость (в трапезной кормили на убой), Виктор переминался с ноги на ногу, отхлебывая из пластикового стаканчика жидкий общепитовский кофе. Ему требовался отдых в горизонтальном положении: до кладбища и обратно к монастырю не ближний свет, да и похоронили отца Николая в самом отдаленном закутке.

Мраморного архангела на могиле не было: Прасковья Власьевна приукрасила легенду. На камне имя и цифры: 12.IV.1882-1.IX.1925, и коричнево-белый портрет семинариста в косоворотке, с гладко прилизанными волосами, невзрачного, обделенного даром провидения и не ведающего, что в царствие божье придется протискиваться сквозь кирпично-балочный завал.

А ведь складывается впечатление, что Сапов предусмотрел последствия своего конфликта с Войтехом Шкруевичем и подразумевал под ними вторжение дьявола. Не канонического ветхозаветного, с рогами, а надевшего личину бушующей стихии. Сельский пастор – не метеоролог, но по каким-то собственным оценкам он считал расстояние в полтора километра достаточным, чтобы уберечь людей.

Объявили электричку до Измайловска, и Бобров протопал к краю платформы.

На переезде прозвенел сигнальный звонок, шлагбаумы опустились, по обеим сторонам замерли автомобили.

Бобров тоже замер; тело обратилось в гранитный монолит, но нервы натянулись и бешено резонировали. Прожектора прибывающего поезда зажглись в полную мощь, и это было предостережение, хотя Бобров, который видел то же самое, что должен был видеть машинист, еще не верил своим глазам. Сквозь густеющие сумерки по рельсам шагал человек.

«Это ОН», - подумал Бобров. Он, разрезанный колесами в Измайловске, в Дороховске, в районе Фабричного, а теперь он за тем же самым явился сюда. Другие пассажиры тоже заметили «пешехода»; несколько десятков указательных пальцев согласно метнулись вниз, и кто-то заорал во всё горло: «Эй, посторонись!!!». «Куда прешь, дебил?!». Вопреки вынесенной из пещер страсти созерцать кровопролитие, никто не хотел быть пассивным наблюдателем, и, наверное, не один только Виктор Бобров думал: «Это обдолбанный наркоман в наушниках».

Он шел, глядя прямо перед собой, невозмутимый, как Сфинкс, и его намерения не оставляли сомнений: идти дальше. Так ходят привычной, не единожды проверенной дорогой, по определению безопасной и даже скучной. Его прогулка началась в совершенно другом мире, в котором не было ни станции, ни пригородных электричек, ни кричащих людей на перроне, а вместо шпал и рельсов – тропинка, координатно совпадающая с железнодорожной колеей, но сам пешеход пребывал в том мире, где всё это было. Или наоборот, физически он оставался там, у себя, но в нарушение оптической логики был виден с платформы, однако неуязвим.

Истошно завопила женщина с ребенком на руках.

Головной вагон состава проскочил семафор, токоприемники искрили, машинист подал еще один оглушительный длинный гудок. Воздух наполнился скрежетом экстренного торможения. Рельсы засияли от прожекторов, и сияние обогнало Идущего. В этот момент он чуть замедлил шаг и повернул голову, словно дивясь чему-то необычному, чего раньше с ним никогда не случалось. Полы его пальто взметнулись, подброшенные воздушным потоком, мгновенно опровергнув слепленную наспех гипотезу. Идущий не отражался в этом мире, а принадлежал ему со всеми потрохами и потому был обречен. Возможно, он успел испугаться, но испуг его умер во младенчестве.

Секунду спустя Идущего подмяли триста тонн железа.

***