Рассказы

Но где все это, о чем передавалось с таким волнением из уст в уста за границей, — необыкновенный подъем в массе, где она, эта бастующая и протестующая публика?!

В слякоти, в тумане, по обеим сторонам Невского, в конце которого чуть-чуть намечен водянистыми красками могучий Исаакий, спокойно двигались петербуржцы.

Знакомые лица!

Вот плетется бритый и засушенный чинуш; прошел с олимпийским величием на упитанном лице актер; широко шагает курсистка в плоской черной шляпе, гладком саке, с очками на коротком носу и с пачкой злободневных новеньких брошюр «Молота» и «Буревестника» — «Речь Бебеля», «История революции во Франции» и проч. под мышкой; прозвенел шпорами, кокетничая аршинными рыжеватыми усами, жандармский ротмистр; прошмыгнула с картонкой, стреляя во все стороны глазками, как из пулемета, модисточка из Пассажа; проковылял безработный посадский — типичный медведь из костромских лесов.

И на мостовой как будто знакомая картина.

Трясутся и подпрыгивают на рельсах вереницы вагонов, набитых людьми, как министерский портфель — исходящими и входящими; кареты, сбившись в кучу, стаи дрожек с лоснящимися верхами и передниками; неслышно скользит дворцовый экипаж с какой-то старой фрейлиной или статс-дамой и лакеем на козлах в кардинальской мантии и треуголке; мчится рысак с блестящим гвардейским офицером, которому приветливо и по-королевски кивает головой из своего ландо шикарная Маргарита Готье; шагает узенькой колонной под музыку полурота матросов флотского экипажа…

Сильное разочарование охватило Ивана.

«Неужели там, за границей, они обманывались?! Неужели все сведения о движении, захватившем будто бы весь русский пролетариат, были преувеличены?!»

Подъезжая к Петербургу, он думал, что встретит на улицах армии рабочего люда, повышенное настроение…

Мимо него пронеслись вихрем, один за другим, несколько мальчишек со свежими номерами вечерней газеты в руках и орали:

— Только что получены!.. Свежие телеграммы!.. Еще забастовки…

Он остановил одного, купил газету и с жадностью набросился на нее.

— Ага!

Он глотал телеграммы.

Забастовка тут, там!

— Ого-го!

Забастовали железнодорожные рабочие также и в Одессе, Екатеринославе, Курске, Бердянске.

Везде остановлено движение!

Везде сходки, митинги!

А вот забастовал Путиловский завод, судостроительный и патронный…

Забастовка, как лесной пожар, перебрасывается с одного района на другой, охватывает все губернии…

Так это только кажущееся спокойствие!..

Он оставил газету и снова окинул улицу острым взглядом.

Иван открыл в этой сутолоке, сером, липком тумане много интересного. И как он раньше не замечал?!.

Петербуржцы больше не казались ему сонными и индифферентными. Все носились с вечерними газетами и в воздухе только и слышалось слово:

— Забастовка!

У него явилось желание прокатиться по Невскому и присмотреться, сильно ли изменился Петербург за три года.

Извозчик по его просьбе откинул верх дрожек, и он наслаждался видом родного города. В этом городе он родился, получил свое воспитание и больно поплатился за свои юные порывы.

А вот Аничков мост! Благодаря тающему снегу статуи его казались покрытыми лаком и рельефно выделялись своими тонкими контурами на черно-сером фоне неба.

А вот Гостиный двор, Пассаж!..

Иван остановил дрожки и заскочил к «Доминику» — старому, патриархальному «Доминику».

Обстановка здесь была та же, что и три года и пять лет тому назад, во времена его счастливого студенчества. Да и публика та же.

Тот же старый чиновник в николаевской шинели с лицом мумии и одним зубом, медленно прожевывающий, как жвачку, ароматную кулебяку, тот же жрец искусства в потертом цилиндре…

Он закусил, расплатился и собрался уходить, как навстречу ему подвернулся Чижевич — старый товарищ по гимназии, студент.

Он с трудом узнал Чижевича.

Когда-то розовый мальчик, с прелестными завитушками, приводившими в восторг гимназисток и институток, Чижевич теперь был похож на старика. Он сильно оброс, масса седины проглядывала в его поредевшей черной шевелюре и бороде, и морщины покрывали его лицо густой сетью.

— Да тебя не узнать! — воскликнул Иван.

Чижевич махнул рукой и спросил:

— Ты где же пропадал так долго?

— В Швейцарии.

— А у нас тут, батенька, дела аховые!

— Слышал! Я поэтому и приехал.

— И хорошо сделал. Был на митинге?

— Нет! Я ведь только сегодня утром.

— Как утром?… По какой дороге?

— По Варшавской.

Чижевич в изумлении высоко поднял брови.

— Разве она не забастовала?

— Нет, как видно!

— Должна забастовать сегодня, непременно. Все дороги забастовали.

Перебрасываясь вполголоса с Иваном фразами, Чижевич наскоро глотал куски горячей кулебяки.

— Ну, брат, прощай! Некогда!

— Да что ты!

— Горим!..

— Где мы с тобой встретимся?

— На митинге! А оттуда ко мне спать!.. У тебя ведь квартиры еще нет?!

— Нет!

— Ну вот! — И он исчез.

Иван оставил Доминика и пошел бродить по Невскому.

Он незаметно очутился у Николаевского вокзала, и вокзал поразил его своей безжизненностью.