Рассказы

Всегда пылающий глаз его на башне был закрыт и чернел наподобие орбиты черепа; широкие ворота и двери были заколочены, и к отсыревшему фасаду жались продрогшие пассажиры — третьеклассники с узлами и мешками…

Становилось поздно.

Иван крикнул извозчика.

— Васильевский остров, к университету.

II

Убаюкиваемый мерным покачиванием дрожек и закрытый со всех сторон от мелкого пронизывающего дождя, Иван обдумывал свою речь.

Он взойдет на кафедру…

Да неужели с русским народом возможно говорить с кафедры, с трибуны?… Неужели не надо больше собираться для обсуждения своих дел в темном лесу и горах?…

Итак, он взойдет на кафедру и скажет…

Что он скажет?

«Я только что вернулся из Швейцарии! Я рвался сюда, к вам, чтобы стать в ваши ряды! Удивительные дела совершаются теперь на Руси! Вскрываются реки, скованные льдом! Трещит и вздымается лед! И вот-вот хлынут веселые весенние воды! И ни зловещее воронье, ни враждебные вихри и вьюги не скуют их снова! Товарищи!..»

Он обдумывал свою речь и улыбался. Речь его должна была вызвать восторг, потрясти всю аудиторию и зажечь сердца…

А она непременно должна потрясти всех. Недаром его считали одним из выдающихся ораторов…

Дрожки с грохотом вкатились на Дворцовый мост.

Под ним чернела в раме из огней холодная вода. Из-под моста с шипением вынырнул катерок с зеленым огоньком.

Над водой из черной массы поднимался блестящий шпиль Петропавловской крепости.

Внезапно сорвавшийся ветер донес до него обрывки разбитой знакомой музыки курантов — «Коль славен!..».

«Почему их не уберут? — подумал Иван. — Скоро-скоро их уберут! Все старое, ненужное! Живая волна смоет гниль, труху, и зазвучат новые часы с новым, нерасстроенным механизмом!..»

А вот недалеко университет! Его, Ивана, колыбель, aima mater!

По обеим сторонам, прижимаясь к барьерам моста, текли вперед две рокочущие реки — студенты, рабочие, молодые девушки.

Чем ближе он подвигался к университету, тем гуще становились эти реки.

И вся эта масса стремилась в университет, освещенный сверху донизу. Он пылал в тумане, как ярко разведенный костер.

В окнах его было видно много голов.

Иван подъехал к главным дверям университета, отпустил извозчика и, с трудом пробиваясь сквозь непроницаемую стену из людей, вошел в прихожую.

В прихожей бурлил поток и гигантской волной взмывал кверху по широкой лестнице, разбивался на десятки новых волн и разбегался в разные стороны по залам, коридорам, и стены университета дрожали от гула и шума.

В воздухе висели восклицания:

— Ради бога, пропустите!

— Не напирайте так, задушите!

— Товарищи железнодорожники, за мной! — звенел голос молодого безусого студента.

Человек шестьдесят бородатых рабочих, в пальто, с зажатыми в руках барашковыми шапками и фуражками, с всклокоченными волосами, бросились вслед за ним.

— Товарищи приказчики, за мной! — скомандовал другой студент.

Обилье рабочих в массе молодежи приятно поразило и обрадовало Ивана.

Он обратил внимание на серию плакатиков, прибитых к стене. На них было выведено карандашом:

«Приказчики — в такой-то аудитории».

«Учащиеся — в таком-то зале».

«Социал-демократы — в таком-то зале».

«Анархисты»…

— О-го-го! Здорово, — воскликнул Иван и засмеялся.

Ему очень хотелось послушать русских Равашолей и Луккерио.

Но как ему ни хотелось послушать их, он предпочел им железнодорожников.

Железнодорожники — герои дня.

Приостановив, как по мановению жезла, все движение, они перерезали этим главную артерию страны и открыли глаза всем на один из могучих рычагов революции.

Они заявили всем с усмешкой:

«Глядите! Вы вот бились, бились, изыскивали всякие средства! А про нас забыли!.. Проглядели главную силу…»

Сила их уже сказывалась.

Правительство стало терять голову.

Еще несколько дней — и по всей России пронесется голод. Он грозил не только подвалам и мансардам, но и дворцам и хоромам.

Грозил цингой, тифом.

Обеспокоенное правительство спешно скупало провизию для армии. То же делало городское общественное управление для больниц и богаделен.

На сей раз тяжелая перчатка была брошена правительству, и эту перчатку бросили главным образом железнодорожники…

— Где заседают железнодорожники, товарищи? — только и слышались расспросы.

Ивану с большим трудом удалось взобраться на гребень трехсаженной волны, затопившей лестницу, и протиснуться в актовый зал.

Громадный зал весь, от угла до угла, был заполнен публикой.

Масса девиц и юношей стояли, вытянувшись, на подоконниках высоких окон, и казалось, они стоят на головах.

На кафедре, выступавшей среди этого живого моря наподобие подводного островка и как бы напором воды вынесенной к стене, стояла кучка людей: несколько девиц, студент, трое молодых рабочих, — и из середины ее вылетало бурное пламя.

Кто-то говорил страстно, горячо, — о либералах, которым не следует доверяться, о необходимости дальнейшей забастовки, о драконе, который корчится в агонии…

Говоривший был не студент и не профессиональный оратор-интеллигент, а простой рабочий-юноша.

Он был худощав, из-за потертого пиджачка его смело выглядывала нижняя бесцветная сорочка, застегнутая на груди белой стеклянной пуговицей.