Рассказы и повести дореволюционных писателей Урала. Том 2

   -- Здравия желаю! -- проговорил он хриплой октавой.-- Многая лета!..

   -- Здравствуйте. Ну что?

   -- Слава богу... Готово-с

   -- А бумага?

   -- Готово-с.

   -- Дайте-ка мне.

   -- Невозможно. Она там... приобщена к делу.

   -- Но мне нужно непременно. Что написано? Кто писал?

   -- Писали господин Кленовский.

   -- Как?!

   -- Студент-с, а не господин лесничий, конечно-с.

   -- Ага!.. Вот мерзавец!.. Я так и знал.

   -- Уже и они... ау! До свиданья!..

   -- Когда? Что вы толкуете! Я сейчас его видел.

   -- Никак нет-с... ау-с!.. изъяты из обращения.

   -- Туда и дорога!.. А жалоба мне нужна...

   -- Да вы не беспокойтесь, Петр Саввич: она приобщится к делу и дальше не пойдет, а другой, надеюсь, не напишут... Нет, уж теперь погодят... Если угодно, я копию сниму.

   -- Пожалуйста.

   -- С полным удовольствием. Имею честь кланяться. Многая лета!..

   Конюхов вернулся к обществу, все такой же деревянный, но проницательная Анна Ивановна заметила, что настроение его изменилось.

   -- Ну, что? -- спросила она шепотом.

   -- Все хорошо. Накрыли.

   -- Видишь, я говорила. Слава богу.

   Молодежь между тем снова образовала хор. Мало-помалу к ним присоединились и старшие. Ожегов, по-мужицки схватившись за голову, пел с большим чувством. Пел Веретенников, пели инженеры, и песня всех хватала за сердце, будя золотые воспоминания о минувшей студенческой жизни. Даже Конюхов, вытянувшись, как жердь, подтягивал козлиным тенорком:

   Волга! Волга! Весной многоводной

   Ты не так заливаешь поля,

   Как великою скорбью народной

   Переполнилась наша земля...

   Когда запели "Забытую полосу" и дошли до куплета: "и шагает он в синюю даль", то всем до слез стало жаль неизвестного пахаря, идущего по Владимирке "за широкий, за вольный размах" и вспоминающего свою заброшенную полоску.

   Голос Светлицына покрывал весь хор.

   -- Какой чудный бархатный бас!-- заметил генерал.-- Не споет ли молодой человек что-нибудь один?

   Тотчас же все приступили к Светлицыну с тою же просьбой. Он согласился и, поднявшись на небольшой камень, как на эстраду, шутливо раскланялся с публикой. У ног его, точно алмазная пыль, светилась роса, покрывавшая бугры седого мха, а внизу, в глубине пропасти, сквозь синеватую мглу темнела река и серебрился кустарник, отбрасывая от себя короткие черные тени. "Надо что-нибудь мощное, смелое",-- подумал он и запел "Утес".

   Е-есть на Волге уте-ес...--

   начал он и заробел, чувствуя, что голос его, не имея опоры, бессильно расползается в пространстве. Он прибавил звука, и, когда пробудилось дремавшее в горах эхо и запело вместе с ним, голос его окреп и зазвучал уверенно и могуче.

   Ему много и дружно аплодировали и требовали повторения, но он отказался и сошел вниз. Потом еще пели "Проведемте, друзья", "Вперед без страха и сомненья" и другие песни. Генерал находился в самом благодушном настроении.

   -- Меня в особенности трогает, господа, ваше дружное, согласное общество,-- говорил он:-- Вы как будто, одна семья, связанная кровными узами. Это так редко и потому так приятно. Я вижу здесь не начальников, не подчиненных, а добрых товарищей одного большого, общего и полезного дела. Это хорошее товарищеское отношение, говорят, распространяется и на младших сотрудников ваших -- на рабочих, и я этому охотно верю, потому что вообще допускаю такую возможность... Я верю в дружеский союз тружеников, ибо в единении сила. Я поднимаю свой бокал, господа, за единение, за силу союза и его благие результаты...

   -- Ура-а!-- диким голосом закричал Ожегов и полез к генералу целоваться.

   -- Урра!.. Урра-а!-- дружно подхватили восторженные голоса.

   -- Ах, ваше превосходительство!.. Как вы хорошо сказали! Как выразили... Мы в самом деле, как одна семья... кровная, задушевная семья!-- захлебываясь, говорил Ожегов.-- Ей-богу! Мастеровые -- наша семья. Живем, слава тебе господи... ладно живем. Наш меньшой брат -- товарищ, сотрудник -- совершенно верно...

   -- Могу засвидетельствовать, что для населения делается все возможное,-- также очень растроганный, сказал Конюхов:-- князь не щадит средств... Придите на помощь, дайте нам железную дорогу, и тогда мы оживем...

   -- Дорогу вам дадут... без сомнения,-- говорил размякший генерал.-- Даю вам слово...

   -- Однако это чересчур! -- пробормотал Светлицын, и глаза его задорно сверкнули.

   -- У нас, действительно, дружная семья,-- громко обратился он к генералу.-- В доказательство позвольте привести один маленький эпизод. В прошлом году врач Дратвин дал неудобное на суде показание.

   -- Ну, понес,-- перебил его Ожегов,-- вот уж не кстати!.. Нашел о чем говорить!

   Конюхов с тяжелым изумлением остановил на Светлицыне свои оловянные глаза. На лице Анны Ивановны изобразился испуг. Гости беспокойно зашевелились.

   -- В качестве эксперта он утверждал, что речка Бардымка, из которой пьет воду население Верхнего завода, систематически отравляется отбросами газовых печей. Вода была, как сусло, но он не захотел признать ее чистой и прозрачной, как кристалл. На него ополчилась дружная семья, и он в двадцать четыре часа был уволен.

   -- Околесная!.. все извращено!..-- кричал Ожегов.-- Ты с ума сошел, что ли?.. Идиот!..