Рассказы и воспоминания

   Мне вдруг сделалось душевно жаль, просто до слез жаль эту маленькую хорошенькую птичку. За что мы ее заставили так страдать? И в первый раз после многих лет охоты мне сделалось стыдно. Я почувствовал, что делаю нехорошее дело. Поскорей добил я бедного бекаса и пошел к брату. Пора было идти домой. Когда я рассказал брату о бекасе, то я заметил, что ему тоже стало не по себе.

   -- Фу, как это не хорошо! -- сказал он.

   И мы молча пошли домой.

   Тsперь, когда я вспомнил свой первый детский выстрел, мне очень странно, как это мне тогда совсем не было жаль удода? А я всегда был добрый мальчик и очень любил животных. Да я и теперь очень люблю животных...

   И этого бедного бекасика я никогда не забуду.

Гадкий товарищ.

I.

   Когда я был мальчиком-гимназистом, то очень любил драться. Впрочем, нас было много драчунов. Бывало, так только наступит перерыв между уроками, так уж у нас идет страшная возня: одни борются, другие дерутся кулаками, третьи "на ладошках"... И все это кричит, воюет, прыгает по скамейкам, падает! Весело было!

   Мы тогда были только еще в первом классе.

   Но самая главная драка бывала у нас после окончания уроков. Мы тогда вели войну с маленькими евреями. Недалеко от нашей гимназии было еврейское училище, где учились еврейские мальчики, и мы ходили туда, чтобы подраться с ними.

   Как только наша гурьба выбегала из гимназии, то слышался крик:

   -- Эй! Господа! Кто идет бить жидов?

   И охотников набиралось всегда много. Я тоже ходил бить "жидов".

   Предводителем был у нас гимназист Попов. Он был самый сильный в классе и самый отчаянный.

   Попов ставил нас в ряды, взмахивал квадратиком и кричал: "Вперед!"

   И мы шли на войну, точно солдаты.

   Еврейчики нас обыкновенно дожидались. Они устраивали где-нибудь по дороге засаду и неожиданно забрасывали нас каменьями. Но мы не робели! Попов кричит:

   -- Ребята, за мной! Ура-а!

   -- Ура-а-а! -- кричим мы и бросаемся на приступ. Ранцы несем впереди себя щитом, чтобы камни не попадали в лицо, и вскоре неприятель пускался бежать. Тут начиналось побоище. Дрались часто жестоко, до крови; иногда и нам доставалось! Я помню, одному моему товарищу вышибли камнем зуб, и он навсегда остался без переднего зуба! А я всегда имел синяки на теле.

   И никогда мы не задумывались над тем, за что мы бьем евреев? Они нам ничего дурного не делали, мы сами их обижали первые.

   И вот раз случилось одно происшествие, о котором я и хочу рассказать.

II.

   Привели к нам одного еврейчика и сказали, что это наш новый товарищ. Он был маленький, худенький и рыжий! Лицо у него было красное, в веснушках, брови тоже красные, a волосы -- как пожар! И фамилия его была смешная: Рудиш!

   -- Кудиш, Рудиш -- бит будешь!

   Кричали мы на него.

   Рудиш испуганно косился на нас красными глазками и смирно сидел на своем месте.

   -- Рыжий-красный -- человек опасный! -- говорили ему и дергали сзади за волосы.

   Рудиш отбивался от нас, бранился -- но ничего не помогало: нас было много, а он один!

   Даже во время уроков ему не давали покоя. Когда писали какую-нибудь письменную работу, то Рудиш с дальней скамейки получал записочку. Он с любопытством раскрывал ее и читал:

   "Рыжий красного спросил:

   Чем ты бороду красил?"

   Рудиш подписывал внизу "осел" и отсылал записочку обратно. Но она скоро возвращалась к нему опять. Слово "осел" было перечеркнуто и написано дальше:

   "Я не краской, не замазкой:,

   Я на солнышке лежал,

   Кверху бороду держал!"

   Внизу было нарисовано, как пожарные заливают огненные языки на голове Рудиша.

   Тогда Рудиш комкал записочку и швырял ее на задние скамьи. На беду это замечает учитель и, не глядя на Рудиша, говорит:

   -- Рудиш! В углу будешь!

III.

   Прошло некоторое время, но Рудишu все не было покоя. Его постоянно дразнили, обзывали "жидом", делали из полы мундира свиное ухо и показывали ему. И он должен был терпеть все! Он был один!

   Однажды, во время перемены, Рудиш стоял у дверей класса. Ах, какой он был смешной! Голова красная, сам такой худенький, жалкий, штанишки коротенькие, мундир длинный!

   Я подошел к нему и мигом повалил на пол. Придавив его коленкой к полу, я требовал, чтобы он перекрестился.

   -- Крестись, a то задушу! -- говорил я ему.

   -- Убирайся! Слышишь? Пошел! -- кричал он на меня и стал выбиваться.

   Но я его придержал. Я был гораздо сильнее его.

   -- Оставь! Не лезь ко мне!

   Рудиш разозлился, стал кричат и вырываться. Сколько я ни силился его удержать, но не мог. Он вырвался и в ярости схватил меня за волосы и стал бить ногами и руками.

   Вдруг -- инспектор!..

   Наш инспектор был человек страшной толщины и имел такой сильный голос, что мы все трепетали, когда он кричал. Мы очень боялись его.

   Он внезапно очутился возле нашего класса и смотрел чрез свои страшные, темные очки, как Рудиш бил меня и дергал за волосы.

   Страшный гром загремел...

   -- Это что такое? Рудиш?

   Рудиш бросил меня и растрепанный остановился перед Иваном Васильевичем (так звали инспектора). Мы все стихли...

   -- В карцер! Позвать сторожа Тита! -- закричал Иван Васильевич.

   -- Иван Васильевич! Голубчик! -- завизжал Рудиш и, рыдая, бросился к инспектору.

   -- Никаких извинений! Пошел в карцер!