Рассказы из Пушкинского дома

— Но каково вероломство, господа! — Константин Чернов обернулся к друзьям. На юном лице его было выражение почти детской обиды. — Графиня приняла меня в Москве как родственника. Утвердительно сказала, что дает согласие на брак. Только заметила, что отчество невесты ей не нравится — Пахомовна! Дескать, в нем что-то солдатское, крестьянское… Я с трудом выдержал это ради сестры, — признался он.

— Чем гордится эта Орлова? — гневно спросил Рылеев, и темные глаза его заблестели. — Тем, что она племянница временщика, возведшего на русский престол немку Екатерину Вторую? Свой графский титул фаворит получил от императрицы-самозванки, вдобавок за весьма сомнительные услуги!

Звякнули шпоры. Бестужев встал. Тень от рослой его фигуры заняла всю стену. Притушив сигару, пренебрежительно сказал:

— Новосильцов не гусар, а мокрая курица. До сих пор держится за маменькину юбку! — Он вздернул подбородок, сощурил глаза и, неуловимо преобразившись, чрезвычайно похоже представил надменное лицо молодого вельможи.

— Что будет, то будет. — Чернов бросил перо. — Вот что я написал: «Бог волен в жизни, но дело чести, на которое теперь отправляюсь, по всей вероятности обещает мне смерть. Прошу господ секундантов моих объявить всем родным и людям благомыслящим, которых мнением дорожил я… Стреляюсь на три шага, как за дело семейственное… Оскорбитель моего семейства для пустых толков пустейших людей преступил все законы чести, общества и человечества…»

— Нет, не семейственное! — воскликнул Александр Бестужев. — Тут надо сильнее.

Он схватил перо и, разбрызгивая чернила, дописал конец:

«…Пусть паду я, но пусть падет и он, в пример жалким гордецам, и чтобы золото и знатный род не насмехались над невинностью и благородством души!»

Письмо само по себе достойно пристального внимания. Это не просто прощальная записка дуэлянта. Обращение к «людям благомыслящим» очень знаменательно. Кто они, эти мыслящие о благе? Не может быть сомнений: К. П. Чернов обращается к членам тайного общества и единомышленникам. Их мнением он дорожит. И понятие «благо» у него и у них едино: это счастье, благоденствие отечества, освобожденного от деспотизма монарха и самоуправства знати.

Вступив в тайное общество, Чернов дал клятву идти до конца в борьбе против тирании, за конституционный строй и отмену рабства в России. Однако обстоятельства таковы, что он вынужден покинуть товарищей. Его гибель — невольное нарушение клятвы верности делу. Но Общество должно знать и простить: подпоручик Семеновского полка не из тех, кто ищет любого повода для дуэльной драки. Поединок Чернова — дело чести, «все законы» которой «преступили» противник и его аристократическая родня. В назидание, «в пример» другим «гордецам» он поднимает пистолет.

Дуэль состоялась 10 сентября 1825 года. Место выбрали отдаленное, тихое, на Выборгской стороне. (В 1811 году сюда было переведено Царскосельское лесное училище. Оно расположилось в постройках бывшей «англинской» фермы и называлось вначале Форст-институтом, потом, с 1814 года, Лесным институтом, или корпусом. С тех пор пошли названия: Лесное, Институтский проспект, Институтский переулок…)

Было раннее утро, солнце едва начинало всходить. Редкие крестьянские подводы тянулись в город. Навстречу им через пограничный мост по Ланскому шоссе — северной границе столицы — промчались группы офицеров верхами, несколько колясок и наемных извозчичьих карет.

На открытой возвышенной площадке кроме участников поединка оказалось довольно много свидетелей. Агап Иванович, посыльный «Полярной звезды», которого Рылеев взял с собой, поначалу думал, что «отправляются для гулянья». Он вспоминал (его рассказы были записаны историком М. И. Семевским): «При развязке дела собралось общество человек до пятидесяти».

Дуэли обычно происходили тайно и без посторонних. Кто же и зачем нарушил правила? По-видимому, это были офицеры-семеновцы и члены тайного общества, желавшие своим присутствием выразить участие Чернову.

Секунданты утаптывали площадку и размеряли ее шагами. Сабли, обозначавшие барьер, уже вонзились в землю…

Чернов стоял у дерева, сложив руки на груди. Юное лицо его пыталось выразить бесстрастное равнодушие к происходящему. Рылеев, нахмурившись, что-то говорил ему. У другого дерева красавец Новосильцов, высокий, стройный, в щегольском мундире, сосредоточенно внимал советам своего секунданта ротмистра Реада.

Наконец, следуя дуэльным законам, секунданты предложили кончить дело примирением. Оба отказались.

Рылеев подал знак, и 20‑летние противники пошли навстречу друг другу. Вдали белел Петербург с куполами церквей, маковки их свежо блестели на бледном утреннем небе. За дачными домиками Лесного тянулись леса, сливаясь с горизонтом. Солнце вставало, обещая теплый день…

Оба выстрелили одновременно. Чернов упал, кровь залила ему лицо. Бледный Новосильцов откинул пистолет и закричал, бросаясь вперед:

— Помогите ему! Неужели я нанес тяжелую рану? — Потом зашатался и растерянно произнес: — Я ранен, и, кажется, не легко…

Секунданты едва успели подхватить его.