Рассказы из Пушкинского дома

Светлой июньской ночью по улицам города металась коляска. Отчаянный и лихорадочный стук колес слышали на Исаакиевской, потом на Дворцовой, на набережных и снова у Сената, Зимнего дворца, Адмиралтейства.

Узнав, что утром свершится «смертельная казнь», жена Рылеева пыталась выпросить последнее свидание в Петропавловской крепости. Но мосты через Неву были разведены, и Наталья Михайловна воротилась без всякого успеха.

Сто двадцать «государственных преступников» царский суд приговорил к разным видам наказаний: вечной каторге, ссылке, разжалованию… Но для пятерых из них кара была самой чудовищной и жестокой: четвертование.

Как страшна была эта ночь для родных и близких. Ни тогда, ни позже они не оставили о ней письменных воспоминаний. Откуда же сведения, которыми ученые располагают?

В 60—80‑е годы XIX столетия историк М. И. Семевский собирал материалы и документы о восстании 14 декабря. Он был знаком с некоторыми из декабристов. И эти знакомства использовал для уточнения деталей подготовки и проведения восстания 1825 года, жизни его участников в тюрьме, ссылке. Благодаря ему увидели свет многие декабристские материалы и ценнейшие мемуары. Будучи редактором журнала «Русская старина», М. И. Семевский сам публиковал их. Архив М. И. Семевского и «Русской старины» хранится в Рукописном отделе Пушкинского дома. Отрывки некоторых записей историка напечатаны совсем недавно. Среди них — рассказ о Рылееве рассыльного «Полярной звезды» Агапа Ивановича, оброчного крестьянина, работавшего по найму.

С Агапом Ивановичем М. И. Семевский познакомился в 1871 году. 70‑летний старик многое помнил. Его рассказы были свежи и непосредственны. Он знал друзей Рылеева и умел отличить врагов. Его заключения о них метки и оригинальны. Простой и честный человек, Агап Иванович после ареста редакторов «Полярной звезды» не ушел из дома, остался при жене и дочери Рылеева. Он сопровождал Наталью Михайловну в ту ночь перед казнью, он наблюдал и последнее свидание…

Настенька успела повидать своего отца, когда однажды, единственный раз, матери разрешили встречу в Петропавловской крепости.

Было начало июня, стояли теплые дни. Коляска проехала Иоанновские ворота и остановилась у палисадника. Худенькая смуглая женщина с заплаканным лицом и маленькая черноволосая девочка, держась за руки, торопливо вошли в дом коменданта. Тюремщики тщательно осмотрели их одежду. Потом обеих повели на крепостной двор. Там, по приказу офицера, мать и дочь окружили солдаты с ружьями и примкнутыми штыками, направленными на них. На затоптанной земле кое-где пробивалась свежая травка, у крепостных стен уже расцвели желтые цветки одуванчика. Настенька вытягивала шею, поднималась на носки, пытаясь что-нибудь разглядеть из тесного круга мундиров и сапог. Наталья Михайловна молча глядела на дверь каземата.

Наконец дверь отворилась и Рылеев вышел, также окруженный солдатами, скрещенные штыки которых были тоже направлены на него. Он был очень худ, небрит и бледен, почти как ворот его белой рубашки, расстегнутой у шеи. Девочку, необыкновенно похожую на узника в арестантском халате, солдаты передавали на руках. С разных сторон смотрели друг на друга одинаковые глаза. Одни — любящие, страдающие, полные слез, другие — чистые, детские, непонимающие.

— Папаша, у тебя волосы выросли, — просто сказала она, глядя в незнакомое бородатое лицо.

Сквозь двойную клетку солдат переговаривались муж и жена. На свидание было дано не более четверти часа…

— Береги Настеньку, Наташа! — выкрикнул последние слова Рылеев. Его увели.

Мать и дочь возвратились к коляске в слезах, беспрестанно оглядываясь на одно окно. Там за железной решеткой стоял Кондратий Федорович в белой одежде и, воздев руки к небу, слегка потрясал ими, прощаясь… Кучер Петр, сняв шапку, громко рыдал и причитал, как в деревнях по умершим…

После разгрома восстания Николай I говорил: «Я проявлю милосердие, много милосердия, некоторые скажут даже слишком много…»

Во время суда над декабристами он писал брату в Варшаву: «Заседания идут без перерыва… Затем последует казнь, — день, о котором я не могу думать без содрогания». Царь тоже человек, и ему могло быть не чуждо сострадание к поверженному врагу, но… не будем так доверчивы: «милосердие», «сострадание» — все это для потомков. Император желал остаться в памяти России великодушным, добрым «батюшкой»-царем. Николай I не знал, что потомки найдут и другие документы, тайные…