Рассказы о литературном институте

Обрадовался я, сунул рассказы в портфель и побежал в издательство "Голос", на Пятницкую улицу... Бегу, запыхался, хочется мне побыстрее издать... Нашел дом, где оно находится - небольшой двухэтажный особнячок, видимо, раньше тут кто-то припеваючи жил, пока его комиссары, вон не попросили... И - внутрь заглянул... А внутри у них - уютно, даже по-домашнему как-то, располагает обстановка. На первом этаже - книжный магазинчик, маленький совсем, от издательства. Повертел я головой, хотел с ходу на второй этаж проскочить, думаю, там у них, скорее всего, все главные-то сидят, а из магазина женщина высунулась - и на меня:

- Вы куда?

Наверное, подумала, что я бандит. Нос-то у меня перебит и бровь рассечена.

Я смутился. Так, мол, и так, говорю, хочу книжку у вас за свой счет издать. Я, когда не пьяный - вежливый до невозможности, дальше некуда.

А она:

- У нас тут кого попало не издают! А то много тут всяких разных ходит...

Я испугался слегка. А ну, думаю, возьмут сейчас и не пустят? Говорю:

- Да я уже созвонился... Мне сказали: можно прийти.

Ладно, пропустили меня. Дунул я по лестнице наверх и сразу в главную комнату попал... Везде сотрудники издательства - редакторы: кто за компьютером сидит, кто с рукописью занимается, а кто по телефону разговаривает.

Я культурно поздоровался и стою по стойке смирно, жду, когда на меня внимание обратят. Кто меня не очень заметил, а кто и совсем не заметил, но ничего, я - не в обиде. А им когда замечать-то? Если всех замечать, кто пришел, так на работу времени не останется.

А тот, который по телефону разговаривал, кивнул мне, мол, подождите, сейчас я разговор закончу и с вами побеседую. А я его сразу узнал по фотографии - Петр Алешкин, один из авторов сборника "На троих". Глаза у него - внимательные, добрые... Ну, думаю, наверное, добрый человек, душевный. А я с добрыми людьми люблю общаться, а с недобрыми - нет, с ними я обычно лбом сталкиваюсь, чей крепче, проверяю.

Закончил Алешкин разговор - и ко мне: поздоровался за руку и напротив в кресло усадил. И ему все рассказал: кто я и что я. Что вот хотел бы книжку у них издать небольшим тиражом - для мамы. А то в Литинституте учился, а ни одной книжки до сих пор не издал. Считай, вся учеба - коту под хвост. А это - нехорошо. Я ведь учился-то в большей мере ее стараниями: она мне и деньги слала, и посылки. А в посылки молитвы прятала, чтоб не потерялись. И сердцем меня поддерживала издалека. Надо мне реабилитироваться перед ней в срочном порядке. И рукопись свою показал.

А рукопись-то у меня уж очень небольшая получилась, всего на сто машинописных страниц. Поглядел Алешкин на нее, подержал в руках, наверное, толстую ожидал увидеть - кирпич, вздохнул и говорит:

- Может, вам в другое издательство обратиться, почему вы именно к нам решили? Сейчас же издательств - много, вы в любом можете спокойно издаться.

Я дрогнул. "Ну, все, думаю, капут мне, не возьмут меня в "Голос", наверное, они привыкли с солидными рукописями работать, и чтоб тираж был побольше. А у меня - ни того, ни другого. Издательская политика - штука хитрая..." В общем, вижу я, что мне еще не отказывают, но уже вежливо намекают.

Понял я, что дело - труба, но сам продолжаю упираться, даже настаиваю:

- Да - это так, сейчас где угодно издаться можно... Но я не хочу ни в каком другом, только в вашем хочу, в "Голосе"! - и как последний довод и аргумент книгу из портфеля достаю - "На троих".

- Вот, говорю, - книга вашего издательства, купил из-за названия, сильно оно мне понравилось. Одного из авторов я знаю лично.

- Кого же? - удивился Алешкин и в упор поглядел на меня. Один-то из авторов - он сам, остаются - двое, кого же из них я могу знать?

- А вот этого, - говорю, - и знаю! - и показываю на бородатого, на Тюленева.

- Та-а-а-к, - говорит Алешкин врастяжку, - А ну-ка, пойдемте... - и повел меня в другой кабинет, пo-соседству.

А я ничего не пойму: куда повел? зачем?

Подвел он меня к двери, дверь - нараспашку, и громко спросил:

- Знаешь его?

Я был чуть впереди Алешкина и встал в дверном проеме.

Гляжу, сидит в кабинете мужик, за компьютером мучается, вздыхает, спина - широкая, волосы - пышные, с изрядной сединой.

Обернулся он - и мать честная! - сам Игорь Тюленев. Тоже здесь оказался, как сговорился я с ним! В один день, в один час, в одном месте, бывает же такое! Прямо мистика какая-то! Или божий промысел? Тюленев почти не изменился, только поседел здорово, и еще очки надел, а в очках ему, как русскому богатырю, не очень-то ловко.

Я стою перед ним, как на постаменте, глядите, пожалуйста... А сам думаю с некоторым волнением: "Ну-ну, посмотрим сейчас, узнает или нет? Что все это стоит на сегодняшний день? А то ведь всякое бывает... Бывает, один другого раньше хорошо знал, а потом вдруг не узнает совсем, забыл напрочь! Вот тогда я опарафинюсь-то! Слишком громогласно я о своем знакомстве заявил".

- Нy-ка, - говорит Тюленев, - я сейчас очки-то сниму, а то в очках не вижу, они у меня - близорукие.

Снял он очки - и узнал меня сразу, зря я на него грешил.