Рассказы о любви

Отмар кивнул.

— Он не референт, — сказал он, — а коммивояжер, но, правда, офицер запаса… Да, ты прав: дамочка — просто хорошенькая куколка. Я был в совершенном ужасе, когда понял вдруг это. Ты не заметил, у нее самый ординарный дефект, который только может быть на хорошеньком личике! Не заметил? У нее слишком маленькой рот, у этой цыпочки! Это отвратительно, обычно я безошибочно реагирую на такое.

— Она к тому же немного кокетлива, — бросил я дополнительный пробный шар.

— Кокетлива? Еще как! Могу сказать тебе, дядя-весельчак действительно единственный приятный человек из всей троицы. Знаешь, вчера я просто не позавидовал этому дурню. А сейчас мне его даже жаль — в самом деле жаль. Он еще способен удивляться! Хотя, конечно, может быть, этот чудак счастлив с ней. Может быть, он никогда так ничего и не поймет.

— Что — не поймет?

— Да то, что она попросту манекен! Ничего, кроме смазливой маски на личике, хорошо упакованная и зализанная лаком кукла, и ничего за душой, абсолютно ничего!

— О! Уж настолько глупой я ее не нахожу.

— Нет? Тогда сходи с поезда и отправляйся назад в Комо — они пробудут там восемь дней. Я, к сожалению, пообщался с ней. Но давай не будем больше говорить об этом! Счастье, что мы едем дальше в Италию! Наверняка удастся увидеть подлинных красавиц!

Это действительно было счастьем, и уже через два часа мы, довольные, праздно шатались по улицам Милана и с наслаждением, без всякой ревности, любовались красивыми женщинами этого обетованного города, они гордо проходили мимо нас словно королевы.

1913

УРАГАН

Это случилось в середине девяностых годов, я трудился тогда волонтером на маленькой фабрике моего родного городка, который я в том же году покинул навсегда. Мне было около восемнадцати, и я понятия не имел, сколь прекрасной была моя юность, хотя день за днем и наслаждался ею и весь окружающий мир воспринимал как птица воздух. Пожилым, кто уж не вспомнит в деталях минувшие годы, хочу напомнить лишь, что в том году на нашу местность как раз налетел циклон, а с ним ураган, какого в наших широтах ни до, ни после не было. Это произошло именно тогда. За два или три дня до случившегося я поранился стальным резцом. На левой руке у меня была рана, вокруг нее все вспухло, и мне пришлось забинтовать руку, так что в мастерскую в те дни я не ходил.

Я хорошо помню, что в конце лета в нашей тесной долине стояла невыносимая духота и временами по целым дням гремели грозы. В природе царило какое-то беспокойство, оно крайне слабо касалось меня непосредственно, я не слишком его ощущал, но помню, однако, отдельные мелочи. Например, по вечерам, на рыбалке, я находил рыб страшно возбужденными этой предгрозовой духотой, они беспорядочно сбивались стайками, то и дело выпрыгивали из воды и сами шли на удочку. Наконец постепенно стало прохладнее, тише, грозы случались реже, и ранним утром уже пахло осенью.

Однажды утром я вышел из дому с целью предаться любимому занятию: в кармане книга и кусок хлеба. Как я привык к тому в годы мальчишества, я поспешил сначала за дом в сад, накрытый покуда тенью. Елки, посаженные моим отцом, которые я помнил совсем молоденькими и очень тоненькими, сильно выросли, имели толстый ствол, и под ними теперь всегда лежала желтовато-охристая хвоя, и там годами ничего не росло, разве что барвинок. А рядом, на длинной узкой грядке, стояли на высоких стеблях цветы моей матери, они пышно цвели, радостно и весело, и каждое воскресенье их срезали на большие букеты. Это были растения с кирпично-красными мелкими цветочками, собранными в соцветия, — лихнис, или зорька, а на другом нежном кустике на тонких высоких стебельках росло множество красных и белых цветков в форме сердечек, у нас в доме их так и называли — «сердечки», а еще один высокий куст звался «барская спесь». Рядом тянулись к небу астры на высоких ножках, но их время цвести еще не пришло, а между ними расползалось по земле розетками молодило с мясистыми листьями, похожими на мягкие колючки, тут же рос веселый красочный портулак; эта длинная узкая грядка была нашей любимицей, нашим сказочным садом, где рядом соседствовали друг с другом необыкновенные цветы, и они были нам милее всех роз на обеих круглых клумбах. Когда на грядку падали солнечные лучи, заставлявшие блестеть восковые листья плюща, обвивавшего стену, тогда каждый цветущий куст приобретал свою индивидуальность и особую прелесть: сочные гладиолусы сверкали яркими красками, гелиотроп казался серым, погруженным, словно его заколдовали, в таинственный запах, лисохвост свисал, обреченно увядая, а аквилегия встала на цыпочки и звенела разноцветными летними колокольчиками. На золотарнике и голубых флоксах громко жужжали пчелы, а по толстым листьям плюща энергично бегали туда-сюда маленькие коричневые паучки, над левкоями же дрожали в воздухе те быстрые, капризно вертевшиеся мотыльки с толстыми брюшками и прозрачными, словно стеклянными, крылышками, их называли бражниками.