Рассказы о Розе. Side A

– График месс у отца Дерека. Он делает нам расписание. Но вообще, обычно такие мессы летом служатся; сейчас довольно холодно и пасмурно; он любит, чтобы мы могли уже бегать босиком, чтобы никто не кряхтел все время, что мерзнет, и не простыл потом, и чтобы был такой восход – знаешь, во все небо, будто флотилия кораблей с алыми парусами…

– А мы доживем до лета, Изерли?

– Зимой все кажется невозможным, – ответил Изерли; и это фраза невероятно запомнилась Тео – раскручивалась внутри, как капля акварели в воде, расцветала, пускала корни, распадалась на цвета спектра; и Тео повторял это себе потом, в черные минуты жизни, и помогало – соберись, это всего лишь зима…

Они пошли на кухню, чистили и резали баклажаны; потом Тео ушел в сад; земля, полная влаги; я совсем не рисую, подумал Тео, я работаю руками, как и хотел; профессия после Третьей Мировой – садовник; весь мир – это дикий сад; потом принял душ; Тео стоял под струями воды, горячими по максимуму, слушал тишину внутри себя и струи, стекающие по телу, как музыку Ханса Циммера; скрипки из моря; Тео опять взял гель для душа Грина; Изерли ему уже пообещал собрание сочинений парфюмерии – Тео ждал, как Рождества; не сомневаясь, что Изерли не просто угадает – он откроет нечто новое и неведомое, путешествие с Кастанедой; а я люблю Изерли, подумал Тео, правда, я его уже люблю; я ему доверяю и беспокоюсь за него – наверное, то же чувствовал ко мне Артур; потом был обед; все собрались, пили сок, чай, кофе, смеялись, курили, хвалили; мыли посуду; потом опять библиотека, Дэмьен, какой же он был чудесный – как белые розы; огромная охапка; снежная; горы, полные облаков; морская пена; перламутр раковины; на середине разговора об Энгре постучался Йорик; коричневый свитер-кенгуруха, облегающий, с капюшоном, большим карманом на животе для обеих рук, и рукава как митенки; классный свитер; и темно-красные вельветовые штаны, и темно-красные кеды – горячий шоколад с малиновым ликером; «расселись, теоретизируете? Фома Аквинский с Альбертом Великим… в часовню, и по-бырому… репетировать… гимны к Великому посту»; в часовне были не все – не было Ричи, не было Изерли, не было Дилана; но все остальные пришли, уже опытные – с кофе в термосах, бутербродами; Грин сидел за органом; и играл что-то нежное, завораживающее; музыкальная шкатулка Дэйви Джонса; сердце пирата; ага, я угадал, обрадовался Тео, сейчас Йорик возьмет линейку; но Йорик был не злой; он просто матерился или хохотал, прыгая по скамейкам; Тео обнаружил в себе вполне пристойный голос – вот что значит петь в душе Coldplay «Viva La Vida» и One Rebublic «Apologize»; ноты он читать умел; Грин показал ему, как распеваться; это было здорово; трудно, непривычно; горло саднило, как руки после первого дня работы в саду; но зато в конце, в награду, Йорик спел им один старинный гимн – за все мучения – без музыки, закрыв глаза; роскошный, барочный, изысканный; и голос его был как червленая парча; гимну под стать; он пел, сжав руки в коричневых митенках на груди, как застенчивая девочка, читающая стихи; и это было невероятно – как из него такого тонкого, как трубочка для коктейлей, шел такой густой, богатый, переливающийся, сильный звук – огромный и величественный, как Нотр-Дам де Пари; он был такой юный, такой красивый, Йорик, и казалось, что он сейчас взлетит, и небо откроется ему во всем своем янтаре; и когда он умолк, никто не захлопал; никто даже не шевелился, пока последняя нота таяла в тишине, будто от дыхания лед на стекле окна автобуса. Йорик открыл глаза, улыбнулся, и Тео пришел в себя; ущипнул себя за руку; это всё правда, он в Братстве Розы, а не умер.