Рассказы о собаках [из сборника «Море. Тундра. Собаки»]

«Ага… Красный не подходит — значит, боится. А этот пушистый пусть лает. С ним рассчитаюсь позже. До чего же эти маленькие противны — силы нет, так берут на горло».

Поджарый, подергивая носом, двинулся к будке. Пора познакомиться поближе, выяснить отношения, разнюхать обстановку и, возможно, продиктовать условия с позиции силы.

Арс стоял твердо на своих толстых лапах. Хвост его независимо поднялся.

«Ну что ж, иди, иди, — говорило все его существо, — ростом ты невелик, а что будет дальше — увидим».

Поджарый уменьшил шаг, он мерил взглядом рослого противника и делал вывод: здоров, но молод. Такой, пока не познал своей силы, неопасен. Он осмелел, подошел вплотную, не обратив ни малейшего внимания на истеричного Шарика.

Короткая церемония — нос к носу — восприятие запахов, оценка выдержки, обнюхивание спереди, сзади… Порядок. Поджарому стало ясно: салага, на такого можно и рыкнуть. Главное — побольше наглости, психологический налет, припугнуть, ошеломить противника, а это почти победа.

Бродяга круто развернулся, обнюхал угол будки, сморщил презрительно нос и вдруг наклонился к миске. Уж такого Арс не позволял даже своему лучшему другу. Жадность взяла верх над страхом. Не успел поджарый языком лизнуть, как Арс: ударил его грудью.

Бродяга упал от неожиданности, а услышан грозный рык, подскочил и рванул наутек. Чему-чему, а вовремя убегать он научился. Арс дернулся вслед, но цепь сдавила горло, и он хрипло взлаял.

Зато Шарик быстро оценил ситуацию. Он ринулся в погоню, настиг поджарого: цап, цап… «На тебе, получай, хамлюга… За хвост тебя, за зад, ух, приятно». Цап. Шарик преследовал его до угла дома. У страха глаза велики, и поджарый драпал без оглядки. Знал бы он, что за ним гонятся не двое, а лишь этот пушистый!

А Шарик ликовал. Он героем возвращался к будке, победоносно помахивая хвостом: «Вот так-то. Знай наших. Отомстил этому дохляку. Ну Арс, ну молодец. Вот спасибо… Теперь-то можно держать хвост крючком. А то каждый проходимец считает себя королем двора».

Шарик готов был облизать своего храброго друга, но Арсу было все равно. Он сразу забыл об этом незначительном происшествии.

Уже стемнело, подул пронзительный холодный ветер, и с огромного беззвездного купола полил дождь, чередуясь со снегом. Арс забрался в будку, потому как у него не ахти какая теплая шерсть, а Шарик побежал домой. Он хорошо помнил мягкий и теплый палас и вкусные запахи еды с хозяйского стола.

Шлеп, шлеп по лужам. Вот она, дверь. Шарик поскреб лапой, дал голос, подождал. Никто не открывает, а слышно, как говорят:

— Впустила бы ты его, мерзнет собака.

— А что же ты не привязал?

— Запутаются вместе.

— Ну поскулит да перестанет. Я только что прибралась, а он грязи натащит. Перебьется ночь. Переспите Арсом в будке.

В окнах погас свет, а белые хлопья сыпали все чаще. Песик поскулил еще, а потом побежал к будке.

Арс преспокойно спал, и массивная голова его перекрыла вход. Шарик потоптался в нерешительности и осторожно поставил лапы на порог лаза. Из будки тянуло приятным теплом, там можно отогреться и поспать.

Шарик тявкнул: «Пусти!»

Арс открыл глаза, губа его нервно дернулась, а это означало: «Куда-а… Убирайся прочь! Здесь и одному тесно…»

Шарик отступил: «Эх, житье собачье… Куда податься?!»

А снег сыпал, как из гигантского решета, и не было от него спасения. Он набился в шерсть, в глаза, стекал с намокших кудряшек. Шарик снова побрел к дому, лапы его тонули в холодной слякоти, к животу липла грязь, и некуда было зайти, негде отогреться.

Дверь черной неприветливой громадиной возвышалась над песиком. Он прижался к ней, низко опустил свою курносую мордашку и тоненько заскулил. Холод пробирал его до костей, живот подвело от голода. Было темно и жутко. Шарик присел в снежное месиво и стал перебирать окоченевшими лапками. Но это не согревало. Он перестал двигаться, сгорбился и задрожал мелкой собачьей дрожью.

Султан

— Убью проклятого! Убь-ю!!! Чтоб ему глаза повылазили!

Егор поднял задавленную курицу, потряс ею, будто взвешивая: «Э-э», — и бросил на землю.

— Скоко? — грозно спросил жену.

— Две, да и то старые. Все равно в суп пошли бы! Чего злиться-то?

— «Злиться», «злиться»… Волк в своих местах и то не режет, — бушевал Егор, — пришибу! Где он, подлый?

Егор ринулся к собачьей будке.

— А все ты виновата: «хороший» да «пригожий», а теперь вот расхлебывай! Я б его прикончил еще тогда, когда он кочета задавил. Если собака начала шкодить — это уже не собака. Неужто соседей не было? Из окон, поди, выглядывали, а нет чтобы подскочить. Злорадствуют. Чужое кому жалко! Эх, люди…

Егор в сердцах сплюнул и узкими злыми глазками уставился на жену.

Мария молча положила в ванну задавленных кур.

«Сам виноват, — думала она. — На чужих натравливал. Чуть в огороде заметит, скорей Султана с цепи и — „Взять!“ А пес, он что… Вчера чужих, сегодня своих. Ему все одно — курица да курица. Глуп еще, молод. Опять же, Егор виноват, цепь не наладил, а теперь убьет собаку».

Она глянула по сторонам. Но пса не было. Он где-то бегал.

Егор зашел в сарай, подкинул корове сена, погладил по большому обвислому животу.