Рассказы о собаках [из сборника «Море. Тундра. Собаки»]

— Ну что ж я буду из окна смотреть, как трое одного бьют?

Наверное, заслужил, вот и поддали. Заслужил не заслужил, а трое на одного — нечестно, это уже хулиганство.

Тебя вечно кто шилом колет. Машина застряла — бежишь. Грибники глазеют, куда податься, а ты уже дорогу показываешь, а уж баб-ягодниц ни одну не упустишь…

— Что ж я — кулак, чтоб за семью замками сидеть! По твоим словам, как по пословице: ничего не знаю, моя хата с краю? Нет, Валя. Если человек человеку волк, то и сам попадешь ему в зубы.

Однажды зимой, вернее, не зимой, а на исходе марта, когда земля камчатская еще спит под толстым снежным одеялом, а весеннее солнце упорно стучит в окно, сидел он, как обычно, в кухне, обдумывал очередной рассказ. И вдруг увидел на пустынном поле животное, похожее на лису. Надо сказать, что дом Родина стоит на отшибе, на двести-триста метров в сторону от поселка. Так уж выделили ему землю: за пахотным полем, на бугре.

«Что же это ползет?» — заинтересовался он, сгорая от любопытства, достал бинокль.

Теперь стало ясно: шел пес. Шел в стороне от дороги, проваливаясь в сугробах и часто останавливаясь. Вот он повернул свою тяжелую голову, как бы измеряя расстояние до ближних домов поселка. Подумал и направился на бугор.

«К нам идет. Чей же это?»

Теперь уже и без бинокля можно было разглядеть пса. Это был не обычный деревенский барбос, не лайка и не овчарка, что тоже не редкость в поселковых домах. Пес был из породы бульдогов, а вернее, боксер. Он дугой выгибал спину, живот его подтянуло почти к позвоночнику, и ребра, обтянутые красной шкурой, выпирали, как шпангоуты у побитого катера.

«Эге, бедолага, — подумал Родин, — да ты, брат, приблудный. Волен или голоден. Сейчас что-нибудь придумаем».

И не успела жена слова сказать, а он уже за дверь. «Вот так, — подумала она, — сейчас приласкает. Не хватало нам третьей собаки. Одна есть. Вторую пацаны притащили — жалко стало, а сейчас приведет и этого…»

Худенькая симпатичная женщина, в общем-то добрая, она иногда ворчала на Родина: «За сорок уже, а все как пацан, только и знаешь голубей гонять да с собакой по лесу бегать. Никакой солидности. Люди вон в своих домах хозяйство держат, а у нас даже кур нет».

«Почти двадцать лет живу с ним, — думала она, — а понять не могу. Вот недавно ухитрился из рогатки сокола сбить прямо во дворе, когда тот на голубей напал. Оглушил его и — в клетку. Наказал, говорит, разбойника, чучело сделаем, комнату украсим. Три дня держал его, кормил и любовался, а потом открыл клетку: „Лети! Дыши свободой. Обойдемся без чучела“. А на другой день этот же сокол лучшего двухчубого голубя унес. А муж улыбается: „Закон природы, соколу тоже питаться надо“. Вот и пойми его».

Родин невысок, быстр в решениях, по-мальчишески вспыльчив. Возраст его выдают лишь седины, упавшие на виски.

«Индевею, — говорил он, — индевею помаленьку. Это все соль морская выступает».

В жизни своей много соли хлебнул Родин. Много. Трудные военные годы детства, а потом море. Со школьной скамьи море. И торговые суда, и рыболовецкие, а вот в последние три года перешел в портовый флот капитаном буксира.

«Амба! — сказал. — Довольно плаваний. Сутки вахта — трое дома! А то сыновья вырастут, и не замечу. Забыл уже, как лес по весне пахнет. Всю жизнь пыль морская».

Он купил себе мотоцикл «Урал»: «„Жигули“ для чинуши, а нам за грибами, за ягодами по бездорожью в самый раз на „Урале“».

«Куда курс проложим? — обычно спрашивал сыновей. — В долину Антилопы или в кратер Корякского вулкана?»

Радик — старший, ему четырнадцать, Алешка младше. Он с ними — ровня.

«Ну зачем ему чья-то собака?» — подумала жена.

Она открыла форточку и крикнула:

— Оделся бы хоть, а то простынешь!

За окном свисали сосульки, а на березе, в кормушке, цыкали синички — постоянные гости-зимовщики. Во дворе рвался с цепи Шар, восточноевропейская овчарка. Он не видел из-за дома боксера, но чуял его приход.

Родин подошел к приблудной собаке.

«А вдруг бешеный пес? Укусит еще, по больницам набегаешься», — переживала Валя.

Маленькая, лохматая, вездесущая собачонка Татошка звонко лаяла на боксера. Но тот и ухом не вел. Даже не глянул на взъерошенную моську.

Родин протянул руку, погладил пса:

— Ну что, псина, заблудился или бросили тебя хозяева?… У-у-у, тощий-то, как скелет, бедняга…

Пес стоял перед ним, не дрогнув, не моргнув, будто окаменел. Он смотрел далекими, отсутствующими глазами.

«В них нет жизни, — подумал Родин, — даже нет надежды. Или это характер? Железная воля, сила духа и непокорность. Что с тобой делать?»

Родин вбежал в кухню:

— Валя, дай-ка мне немного супчику!

— Там только тебе и детям! — ответила она из комнаты, а когда вышла в кухню, Родина и след простыл. В окно было хорошо видно, как из кастрюли в собачью миску выливается содержимое.

— Ешь, бродяга! Свежайший, с говядиной. Да ешь, не бойся, чего смотришь? Пошла, Татошка, не мешай. Да цыц ты, погремушка!