Рассказы о жизни московских зданий и их обитателей

Кузьма Петров-Водкин, участник «щукинских воскресений», писал: «Сергей Иванович сам показывал посетителям свою галерею. Живой, весь один трепет, заикающийся, он растолковывал свои коллекции. Говорил, что идея красоты изжита, кончила свой век, на смену идет тип, экспрессия живописной вещи, что Гоген заканчивает эпоху идеи о прекрасном, а Пикассо открывает оголенную структуру предмета».

Несмотря на то что Щукин не собирал русских художников, тем не менее в своем московском доме в отсутствие французов он старался общаться с теми русскими, кому художественный стиль парижского Монмартра был близок. Это были футуристы Владимир Маяковский и Давид Бурлюк, художники-авангардисты Аристарх Лентулов, Казимир Малевич, Владимир Татлин, Михаил Ларионов, Наталья Гончарова, Ольга Розанова, Илья Машков, Павел Кузнецов, Кузьма Петров-Водкин. Один из них писал, что вся художественная молодежь Москвы была, как эпидемией, охвачена влиянием позднейшей французской живописи. Зараза шла со Знаменского переулка, где «седой, влюбленный в живопись юноша С.И. Щукин собирает диковины из боевой лаборатории Европы и страстно разъясняет бесконечным посетителям своих любимцев. – И что бы это затеял Сергей Иванович? – недоумевали его приятели в складах и лавках. – У него смекалка коммерческая, он зря не начнет, уж он покажет Рябушинским да Морозовым!»

Упоминание здесь фамилий других известных богатых семейств пришлось довольно кстати. Им ведь тоже было не чуждо прекрасное. Такое тесное общение купечества с представителями творческой интеллигенции Москвы диктовалось существовавшей тогда модой на меценатство. Каждый из московских богатеев рассчитывал на определенную поддержку в среде художников, скульпторов, архитекторов, писателей. Но что интересно – вкусы у них были разными, и каждый стремился перещеголять своего конкурента. Например, другой известный меценат – Савва Мамонтов – тоже любил живопись, скульптуру. Он пробовал силы в ваянии, сотворив бюст одного из друзей-художников, организовал и активно участвовал в деятельности абрамцевского художественного кружка. То есть в художественном творчестве Мамонтов пошел дальше Щукина, которого хватило разве что на собственноручное замазывание «нехороших» излишеств на фигурах обнаженных юношей с картин Матисса.

Но круг общения Мамонтова был совершенно иным: братья Васнецовы, Репин, Суриков, Поленов, Антокольский. Это были лучшие представители так называемого русского реалистического искусства. Они были тогда в силе. Их картины и скульптуры окружали мамонтовское семейство и в Абрамцеве, и в московском доме Саввы Ивановича. Картины приближенных к Мамонтову художников не называли «белибердой, издевательством над здравым смыслом», как говорили Щукину о его собрании. Александр Бенуа позднее, в некрологе на смерть Щукина, писал: «Сергей Иванович знал, что многие считали его просто сумасшедшим». В этом и отличие Щукина от других: он упорно шел наперекор общественному мнению, веря, что потомки оценят его усилия.

А время шло. И кто знает, какой в итоге была бы коллекция Щукина, если бы не начавшаяся в 1914 году Первая мировая война, обусловившая нереальность дальнейшего пополнения коллекции, поездок во Францию. Щукин был лишен возможности общения с богемной средой парижских салонов и ателье, с миром дорогого его сердцу французского искусства. Взамен Сергей Иванович впервые за свои шестьдесят с лишним лет попробовал сам заняться живописью, но с огорчением вынужден был констатировать, что из-под его кисти выходили, по собственному признанию, «одни банальности».

Назрели перемены и в личной жизни коллекционера. В 1915 году в доме в Большом Знаменском состоялась тихая свадьба. Сергей Иванович связал свою судьбу с бывшей женой известного пианиста, профессора Московской консерватории Льва Конюса Надеждой Афанасьевной. В конце того же года у Щукиных родилась дочь Ирина. Отцу было шестьдесят три года, матери – сорок два…

Незадолго до февраля 1917 года Щукин попытался вновь использовать напряженное положение в стране и проделать тот же фортель с мануфактурным товаром, что и в 1905-м. Но на этот раз коммерческая афера не удалась, и неудачливый «игрок» поплатился более чем миллионом рублей.

Февральскую революцию Щукин с его миллионами, заранее переведенными в западные банки, встретил спокойно. Получил общественную должность – член Московского совета по делам искусств, куда входили художники, архитекторы, искусствоведы. Но заседания проводились недолго – до октября 1917 года.

Вскоре после большевистского переворота Щукин решил отправить за границу жену и двухлетнюю дочь. Дальновидный Сергей Иванович купил жене фальшивый паспорт, снабдив ее зашитыми в живот тряпичной куклы деньгами. Они поселились в Веймаре, так как «Щукин издавна имел на своем счету в Германии некоторую сумму для покупки картин», – скромно пишет один из биографов коллекционера. Эта «некоторая» сумма, тем не менее, позволила вполне безбедно существовать семье Щукина в ведущей войну Германии.