Рассказы о жизни московских зданий и их обитателей

Несмотря на составленный Зверевым синодик с именами давно скончавшихся гениев-художников (Леонардо и Микеланджело), творчество которых его вдохновляло, в его жизни встречались и живые учителя. И среди них первым явился график Синицын – школьный учитель рисования. Не секрет, что именно первый учитель сыграл в жизни многих больших художников определяющую роль. Главное вовремя, то есть как можно раньше, встретить такого человека, который вселит юному рисовальщику или скульптору обоснованную уверенность в собственных силах, куда надо направит и подставит плечо, когда все кругом сомневаются. Зверев вспоминал: «Я учился в это время (1944 год) в школе имени Пушкина. (…) Здесь, в этой школе, я увидел Николая Васильевича Синицына, преподававшего черчение (науку хотя скучную, но довольно занятную и интересную для чертежников, иногда и художников). Здесь впервые я был удостоен звания академика – что присвоил мне Николай Васильевич». Синицын научил Зверева технике гравюры на линолеуме. Анатолий часто бывал у учителя дома на Богородской улице, где хранилась бесценная коллекция гравюр – предмет гордости хозяина, за что современники называли его фанатиком гравюры. На стенах квартиры Синицына висели рисунки Серова, Бенуа, Остроумовой-Лебедевой, с которой он дружил и в какой-то мере был ее душеприказчиком, – маленький музей на дому. Худенький и тощий мальчик, Зверев в детстве напоминал Синицыну отрока Варфоломея с картины Нестерова: «…головенка большая, пострижен, как мы тогда говорили, “под кружку”, с большими карими глазами. Красивый мальчик. У них мать была красивая, хоть и полуграмотная, из крестьянской семьи. Работала она на кухне в столовой СВАРЗа – вагоноремонтного завода в Сокольниках, овощи чистила. Благодаря ей семья кормилась».

Не занимавший никаких важных постов Синицын, искренно дороживший своим местом школьного учителя рисования, человек аскетичный и лишенный тщеславия, притягивал талантливых учеников, из которых в конечном итоге выросло два десятка членов Союза художников. Чутье Синицына позволяло ему отделять зерна от плевел, каким-то особым глазом определяя блестящую перспективу того или иного ученика. Вот и Звереву он напророчил: «Учись, Толя, академиком будешь!» Это было едва ли не единственное доброе слово, услышанное Зверевым в те годы. Оно не вылетело в другое ухо, накрепко застряв в голове художника. Академиком он не стал в формальном смысле, но если бы была другая академия, не советская, а настоящая, как у Платона с Аристотелем, или мифическая, куда определяют не по очередям в Манеж или спекулятивным ценам на аукционе, а по посмертному весу в искусстве, то Зверев мог бы даже в этой самой академии быть вице-президентом. Почему вице? Для президента он слишком стильно одевался.

Анатолий Тимофеевич любил повторять: «Прошу со мной не спорить, я все-таки окончил семь классов!». То что он все-таки дотянул до седьмого класса – заслуга Синицына, чуть ли не в единственном числе защищавшего талантливого прогульщика перед педсоветом, не раз пытавшимся его отчислить. В какой-то мере он заменил Толику отца. Зверев не порывал связь с первым учителем всю жизнь, частенько захаживал в его мастерскую в проезде Художественного театра (ныне Камергерский переулок), хотя рафинированный Синицын водку не пил, а лишь индийский чай.