Рассказы, очерки, наброски, стихи (1894-1896)

Но однажды, когда много лет уже прошло с той поры, как еврей ушел от жизни, так привычной всем, — пред халифом Кордовы, выходившим из мечети, пал путник, весь в пыли и лохмотьях, — пал и, прославив имя аллаха, объявил:

— Я один остался из всех назначенных тобою, милостивый халиф, провожать Рафаила Абен-Талеба.

— Говори мне о нем, говори! — с любопытством воскликнул халиф.

И человек рассказал:

— Ходили мы по местам, населенным людьми и известным из книг и рассказов, были у франков, гуннов и алан, у германцев и у людей, живущих на трех островах; переправлялись через реки и моря, и бесконечно много стран видели наши глаза, но нигде не нашел еврей того, что искал. Пустыни, томясь от жажды, проходили мы, всходили на горы и с них снова спускались на поля, и чем более земли попирали наши ноги, тем мрачнее становился еврей. «Там!» — говорил он, — когда видел горы вдалеке, и глаза его загорались надеждой. «Там!» — восклицал он, смотря с вершины горы вниз к ее подножию. Утомились мы и озверели, сопровождая его, а он всё искал. Много любопытного и мудрого есть на земле, и, если б еврей не думал о себе более, чем человеку это нужно, для того чтобы удовлетворять себя и других, он нашел бы жизнь на земле. Но он всё шел вперед, восклицая: «Там!» — И мы шли за ним, смущенные его гордостью и удивляясь его упорству. Однажды мы пришли в чудесную страну и шли по равнине, поросшей сочной зеленью, прорезанной многими ручьями вкусной воды, — шли, восторгаясь красотой и богатством природы. Но еврей был мрачен — он не видел среди роскошной природы совершенных людей. С каждым шагом вперед всё богаче была страна, все краски и цвета сияли вокруг нас, и на горизонте стояли лиловые горы, упираясь вершинами в небеса.

«Там!» — воскликнул еврей, и первый раз мы услыхали в его голосе звук радости. Он вдруг точно вспыхнул весь и быстро повлек нас за собой. Хорошо нам было смотреть на него, и это поднимало наши силы. Подошли к горе и пошли на нее. День шли, и два, и много дней — еврей всё больше воспламенялся надеждами, и не гасла в нем удивительная сила его. Вот уже близко и вершина горы — еще несколько шагов, и пред нами откроется то, что скрывает она.

«Адонай!» — вдруг воскликнул радостно еврей и упал на землю и был мертв, когда мы стали поднимать его…

— Что было за горой? — спросил нетерпеливо халиф.

— Песчаная пустыня, повелитель…

Задумался халиф.

— Видел ли ее еврей? — спросил он опять.

— Нет, повелитель, он еще не мог видеть ее.

И снова задумался халиф.

— Видите ли вы, как великодушен аллах и как он был милостив к Абен-Талебу? — сказал халиф, подумав, свите, окружавшей его. — Он не отнял жизнь еврея ранее, чем не увеличил его надежд на открытие совершенной страны, и не убил его, показав ему пустыню, чем дважды бы убил. Он дал человеку миг радости за труды его жизни и в этот миг радости погасил его жизнь. Велик аллах и Магомет, пророк его! Пусть казначей раздаст нищим города пять тысяч серебряных монет в память Абен-Талеба. Этот мудрый человек заслуживает памяти как всякий, кто ищет лучшего в жизни. Да пребудет аллах и впредь милостив и так же великодушен ко всем людям, ищущим счастья, как он был великодушен к Абен-Талебу».

Здесь конец легенды.

СОН

…Пароход шел вниз по течению. Перед ним стояла гора, а над ней собрались густые тучи. Тени ночи ложились на воду, она была спокойна и казалась впереди парохода широкой полосой темного бархата, а сзади его, разрезанная железным килем и разбитая плицами колес, — волновалась, была покрыта пеной, и над ней плавал такой звук, точно она роптала на это железное чудовище, нарушившее ее покой.

Глухие, ритмически правильные удары плиц и этот ропот недовольной реки порой позволяли уловить еще один звук — он доносился откуда-то издали и был слаб и печален. Должно быть, это волны бились о берега. Небо было покрыто обрывками облаков, и глаз не мог уловить, куда они плыли, — пароход шел быстро. Между облаками на синих пятнах неба поблескивали звезды, — казалось, они только что проснулись. Впереди парохода было очень темно, и река как бы упиралась в гору и уходила под нее. Кое-где по берегам мигали огоньки, иногда доносился лай собак; печальный звук деревенского колокола вздыхал протяжно и уныло.

Угрюмо работала машина парохода, и корпус его вздрагивал в напряженном стремлении вперед. На воде, взволнованной и вспененной, отражались огни. Светлыми пятнами, лишенными форм, они скользили по пене волн, и, если долго смотреть на них, утомленному глазу они рисовались в форме стаи полурыб-полуптиц, молчаливых и любопытных, — плывших около борта парохода и готовых взлететь на него. Что-то мечтательное, смягчавшее ум и душу, смутное и ласковое, несла с собой приближавшаяся ночь. Всё, чего она касалась своими темными крыльями, становилось мягче; звуки, долетавшие с берегов, были так меланхоличны, а звезды блестели всё светлей…