Рассказы, очерки, наброски, стихи (1894-1896)

— Идите вы, Коля, теперь, куда вам хочется! Настрахались? Ничего не поделаешь… дипломатия, вот в чем гвоздь. Ну, идите!

Коля не верил своему предателю. Он посмотрел на него заплаканными глазами и снова понурил голову.

— Иди-и-те, говорю! — убедительно протянул Федька и даже толкнул его в плечо.

Тогда, медленными шагами, мальчик, оглядываясь на сапожника, пошел по панели. Федька, улыбаясь, смотрел ему вслед. Вдруг мальчик быстро наклонился, выпрямился, взмахнул рукой, и мимо головы Федьки со свистом пролетел камень. Федька дрогнул и сделал движение вперед, но мальчик был уже далеко.

— Злой… Обиделся… — вслух сказал Федька и пошел на свой двор.

— Ну, что? — спросил его домохозяин.

— Отвел, и всё как следует. Сейчас его ухватили за вихры и повели пороть! — убежденно врал Федька.

— Так и надо, — сказал домохозяин.

— А то как же? Непременно пороть! А кстати, Платон Михайлович, как вы решили с чемоданчиком-то?

— Дорого просишь…

— Нет! Но ежели желаете — полтора рубля, и зачесть это за квартиру. А остальные два с полтиной, будьте столь великодушны, подождите… Приставлю я вскорости одному приказчику головки, и получите всё до копеечки! Желаете?

— Ну… — буркнул домохозяин, — чёрт с тобой!

— Стеснения мне и угрозы выгоном вон из квартиры не будет? Превеликолепно! Ведь я, ежели говорить по совести, какой квартирант вам? Редкость! Тих и… оберегаю ваше добро, не смыкая глаз, могу сказать! Ей-богу! Хоть бы вот теперь — сколько я время потерял, ловя воров в саду и прочее такое?!

— Ну… отстань уж! За это спасибо… а все-таки деньги за квартиру надо платить в срок…

— Да господи! Ежели бы я…

Но домовладелец, грузно покачиваясь, уже шел в сад… Федька, улыбаясь вслед ему, подмигивал жене, смотревшей на него из окошка и тоже улыбавшейся…

Через полчаса Федька сидел за столом и, жадно глотая вчерашние щи, оживленно и пылко говорил:

— Ум, почтенная наша мамаша и дорогая супруга, ум-с, — вот что есть главное в жизни! Дипломатию надо уметь делать с людьми. Человек на тебя с оглоблей лезет, а ты его норови дипломатией опутать… Ведь вот сегодня утром какая была моя жизнь? Хозяин меня съесть готов, супруга меня кусает, маменька жует… оставалось мне повеситься или сбежать! Полчаса действия моего ума, и все стали очень даже ласковы! Каково-с?

— А ты ешь, ешь, — поощряла его мать.

— Я могу и есть и говорить… И даже мне это выгоднее! Я говорю, вы меня слушаете… и не видите, что я давно уже с говядиной черпаю, а вы всё еще пустые щи буздыряете!

И все трое за столом разразились веселым хохотом.

СЛЕПОТА ЛЮБВИ

…Есть много рассказов о том, как слепа любовь, но, поистине говорю, мне более всех нравится вот этот, помещенный в одной средневековой хронике.

«Однажды рыцарю Гастону де Курси, благородному барону из Кутанса, сказала дама его сердца, прекрасная Бианка де Монфор:

— Довольно песен и вздохов, барон! Товарищи ваши давно уже бьются за святой крест на полях Палестины, и многие из них уже не возвратятся назад во Францию, ибо мечи неверных, как и ваш меч, кованы из стали, и стрелы их нередко попадают в цель! Боюсь, что, слагая в честь мою песни, вы забыли об этом, барон.

Вспыхнули щеки рыцаря краской стыда, но он был горд и храбр.

— Клянусь вам, госпожа, святым крестом, — я поеду в Палестину и не устану быть там до той поры, пока правая рука моя со мной и меч мой в ней. Клянусь вам, прекрасная Бианка, что первое, после имени пресвятой девы, будет ваше имя на моих устах, до поры, пока они владеют словом!

И, поклонясь ей, как то следовало, он поехал в свой замок, чтоб собрать вассалов и ехать в Маресечь и в Сирию, где в то время уже был Барбаросса с его воинами.

И вот приехал туда, в святую землю, храбрый Гастон де Курси и, вынув меч свой из ножен, десять лет не влагал его в них. С громким криком: „Во славу пресвятой девы и Бианки де Монфор!“ — он врубался в толпы врагов креста и с яростью низвергал их в прах, смеясь от радости, когда видел голову мусульманина, падающую на землю, как спелый плод поздней осенью упадает с ветви дерева.

Но при осаде Птолемаиды, находясь среди рыцарей короля Филиппа Августа, сразился сир Гастон де Курси с одним из лучших воинов Саладина и получил в кровавой схватке страшный удар по правому плечу от меча сарацина. И вот от этого удара стала сохнуть правая рука рыцаря; ни молитвы, ни мази не помогали ему, и когда болезнь ослабила руку храброго до того, что не мог уже он больше поднять ею меча своего, — он решил вернуться во Францию, к берегам своей родины, и у ног своей дамы кончить богатые подвигами дни.