Рассказы, очерки, наброски, стихи (1894-1896)

А Соня рядом с Харламовым. Они идут туда… в аллею, где вчера… Она так близко, плотно прижалась к этому писарю, и он… наклонился к ней так фамильярно… Неужели правда то, что говорили о Соне и Харламове, неужели правда? Она смотрит в его усатое лицо, закинув головку кверху… ему стоит наклонить немного свою голову, и он поцелует ее… там, где потемнее аллея… Проклятая! Гадкая девчонка!

Дикий, неистово громкий, металлический звук раздался в саду, покрыв собой оркестр и весь шум, все звуки, какие были вокруг эстрады.

Большая медная труба ревела, как раненый зверь, а Ильков с налившимися кровью глазами всё дул в нее, напрягая легкие, задыхаясь от усилий, обратив жерло своей трубы туда, вслед Соне.

Оркестр перестал играть, и пораженные музыканты смотрели на Илькова. Он стоял на эстраде у края ее и трубил в сад… Вокруг эстрады грохотал смех — но рев баритона заглушал его. Шарков сумасшедшими глазами смотрел на своего солиста и, чувствуя, что он провалился в глазах «ее», сжимал себе голову руками, боясь оглянуться назад, слыша, как «она» смеется, взвизгивая от наслаждения.

Хохот из сада перенесся на эстраду, музыканты хохотали, глядя на своего товарища, неистово гремевшего в свою трубу. А Ильков звал назад, проклинал, жаловался, плакал, и всё это одним звуком — резким, свирепо-громким, смешным.

Он видел как сквозь туман, что Соня остановилась, стоит рядом с Харламовым, всё так же под руку с ним, и смеется…

Смеется!

Труба выпала из его рук, и он сам упал на стул. Вокруг него грохотал хохот, а он чувствовал, что он умирает от острого чувства обиды, тоски, горя…

— Что вы со мной сделали? — бешено шипел над его ухом капельмейстер.

— Соло… — шепнул Ильков, задыхаясь, чувствуя, что в нем всё разрастается боль, что он сделал что-то скверное или с ним сделали что-то…

У него текли и слезы из глаз, и сердце билось с страшной силой.

— Вы погубили меня — понимаете? Что вы сделали?

Хохот публики, кажется, всё усиливался или Ильков стал яснее слышать его.

— Я вас спрашиваю — болван вы!

— Соло… — шептал Ильков, махая рукой.

А публика всё хохотала — все хохотали: ужасно смешно было смотреть на этого музыканта, трубившего, как ангел в день страшного суда.

ДИПЛОМАТИЯ

Сапожник Федька Скроботов был в унынии. Квартирный хозяин поставил ему вчера строгий ультиматум — или давай деньги, или уезжай с квартиры. Жена и мать Федьки по сему поводу с утра неистово пилили его, попрекая пьянством, ленью и всеми другими пороками, коренившимися в Федьке, по их словам, со дня его рождения. Наконец они, дружно предав его анафеме, замолкли, мать ушла куда-то, жена села к окну и стала шить, а Федька ковырял шилом старый башмак и, чувствуя, что ему хочется есть, — никак не мог решиться попросить у жены обедать. А в желудке давно уже сосало, и голодная слюна наполняла рот. Наконец он решился…

— Ка-акие я малосольные огурцы видел в лавке!

Гробовое молчание со стороны супруги.

— А что, у нас нет огурцов? — дипломатично продолжал Федька.

— Ты покупал? — сухо, не поднимая головы от работы, спросила жена.

«Нет, он не покупал. Хотел купить, но не успел, ибо проиграл деньги в три листика. Однако в следующий раз он обязательно купит огурцов, и даже сразу тысячу…»

Он подумал это про себя, а жене доложил:

— Не успел я намедни… Нужно было дратвы, вару…

— Молчи уже, варвар… — укоризненно бросила ему супруга.

Федька засмеялся, изобразив на лице нечто вроде удовольствия.

— Какие эти самые женщины умные… когда они разозлятся. Даже удивительно! Ей миролюбно скажешь — вар! А она тебе сейчас на это слово запалит — варвар! Каждое твое слово помножит и к щеке твоей приложит!

Обыкновенно от балагурства Федьки его супруга «поджимала животик», но в данном случае она только плотно сжала губы и, помолчав, тоном сухим и колким спросила:

— Как будешь с хозяином-то?

Федька вздрогнул и поежился, но решил не терять присутствия духа, надеясь храбростью ускорить обед. Он многозначительно поднял кверху палец и таинственно заговорил:

— Не извольте тужить — мы сумеем прожить! Мы, хорошие слуги, проживем и без потуги… Пусть только на нас не рычат, яко звери, наши любимые супруги!

Победа! Жена улыбнулась!

— Сколько это у тебя их, супруг-то?

— Одна! Да и та, должно быть, больна, я выпью немножко вина, а она делается пьяна и колотит меня колодками по башке… чего делать не должна!

Федька пересолил. Супруга снова нахмурилась и кратко заявила:

— Убить даже тебя, болтуна, и то мало!

Обед опять отодвинулся далеко куда-то. Федька угнетенно вздохнул.

— Насчет хозяина ты не беспокойся! Я его сегодня вечером укрощу… как только в голове нужных слов наищу…

— Что у тебя слова-то ползают в голове? — оппонировала супруга.

Опять неудача!

— Видишь ты, ему я, этому самому хозяину, ужо такую подпущу дипломатию, что он, не токма что денег с меня просить — благодарить меня будет, да! — вдохновенно начал врать Федька. — А пока что собрала бы ты по…поесть чего-нибудь!

— Иди за щепками, надо щи разогреть… — сверх ожидания сказала жена.

Федька живо вскочил и бросился в сарай за щепами.