Читаем Рассказы. Очерки. Воспоминания. Пьесы полностью

Булычов. Всё — отцы. Бог — отец, царь — отец, ты — отец, я — отец. А силы у нас — нет. И все живем на смерть. Я — не про себя, я про войну, про большую смерть. Как в цирке зверя-тигра выпустили из клетки на людей.

Павлин. Вы, Егор Васильевич, — успокойтесь…

Булычов. А — на чем? Кто меня успокоит? Чем? Ну — успокой… отец! Покажи силу!

Павлин. Почитайте священное писание, библию, например, Иисуса Навина хорошо вспомнить… Война — в законе…

Булычов. Брось. Какой это — закон? Это — сказка. Солнце не остановишь. Врете.

Павлин. Роптать — величайший грех. Надобно с тихой душой и покорно принимать возмездие за греховную нашу жизнь.

Булычов. Ты примирился, когда тебя староста, Алексей Губин, обидел? Ты — в суд подал на него, Звонцова адвокатом пригласил, за тебя архиерей вступился? А вот я в какой суд подам жалобу на болезнь мою? На преждевременную смерть? Ты — покорно умирать будешь? С тихой душой, да? Нет, — заорешь, застонешь.

Павлин. Речи такие не позволяет слушать сан мой. Ибо это речи…

Булычов. Брось, Павлин! Ты — человек. Ряса — это краска на тебе, а под ней ты — человек, такой же, как я. Вот доктор говорит — сердце у тебя плохое, ожирело…

Павлин. К чему ведут такие речи? Подумайте и устрашитесь! Установлено от веков…

Булычов. Установлено, да, видно, не крепко.

Павлин. Лев Толстой еретик был, почти анафеме предан за неверие, а от смерти бежал в леса, подобно зверю.

Ксения. Егор Васильевич, Мокей пришел, говорит: Якова ночью жандармы арестовали, так он спрашивает…

Булычов. Ну, спасибо, отец Павлин… за поучение! Я еще тебя… потревожу. Позови Башкина, Аксинья! Скажи Глафире — пусть каши принесет. И — померанцевой.

Ксения. Нельзя тебе водку…

Булычов. Все — можно. Ступай! (Оглядывается, усмехаясь бормочет.) Отец… Павлин… Филин… Тебе, Егор, надо было табак курить. В дыму — легче, не все видно… Ну, что, Мокей?

Башкин. Как здоровье, Егор Васильевич?

Булычов. Все лучше. Якова арестовали?

Башкин. Да, ночью сегодня. Скандал!

Булычов. Одного?

Башкин. Говорят — часовщика какого-то да учительницу Калмыкову, которая Александре Егоровне уроки давала, кочегара Ерихонова, известный бунтарь. Около десятка будто.

Булычов. Все из тех — долой царя?

Башкин. У них это… различно: одни царя, а другие — всех богатых, и чтобы рабочие сами управляли государством…

Булычов. Ерунда!

Башкин. Конечно.

Булычов. Пропьют государство.

Башкин. Не иначе.

Булычов. Да… А — вдруг — не пропьют?

Башкин. А что ж им делать без хозяев-то?

Булычов. Верно. Без тебя да без Васьки Достигаева — не проживешь.

Башкин. И вы — хозяин…

Булычов. Ну, а как же? И я. Как, говоришь, они поют?

Башкин(вздохнув). Отречемся от старого мира…[206]

Булычов. Ну?

Башкин. Отрясем его прах с наших ног…

Булычов. По словам — на молитву похоже.

Башкин. Какая же молитва? Ненавидим, дескать, царя… дворец…

Булычов. Вон что! Н-да… черти драповые! (Подумал.) Ну, а тебе чего надо?

Глафира принесла кашу и водку.

Башкин. Мне? Ничего.

Булычов. А зачем пришел?

Башкин. Спросить, кого на место Якова поставить.

Булычов. Потапова, Сергея.

Башкин. Он тоже в этих мыслях — ни бога, ни царя…

Булычов. Тоже?

Башкин. Позвольте предложить — Мокроусова. Он — очень просится к нам. Человек грамотный, распорядительный.

Глафира. Каша простынет.

Булычов. Полицейский? Воряга? Чего же он?

Башкин. Теперь в полиции опасно служить, многие уходят.

Булычов. Так. Опасно? Ах, крысы… Ладно, пришли Потапова. Завтра утром. Ступай… Глаха — трубач пришел?

Глафира. В кухне сидит.

Булычов. Съем кашу — веди его сюда. Что это — как тихо в доме?

Глафира. Наверху все.

Булычов(пьет водку). Ну — и ладно. Ты что… приуныла?

Глафира. Не пей, не вреди себе, не хворай ты! Брось все, уйди от них. Сожрут они тебя, как черви… заживо сожрут! Уедем… в Сибирь…

Булычов. Пусти, больно…

Глафира. В Сибирь уедем, я работать буду… Ну — что ты здесь, зачем? Никто тебя не любит, все — смерти ждут…

Булычов. Перестань, Глаха… Не расстраивай меня. Я все знаю, все вижу! Я знаю, кто ты мне… Ты да Шурка, вот это я — нажил, а остальное — меня выжило… Может, еще выздоровлю… Зови трубача, ну-ко…

Глафира. Кашу-то съешьте.

Булычов. Черт с ней, с кашей! Шурку позови… (Остался один и жадно пьет рюмку за рюмкой.)

Входит Трубач. Он смешной, тощий, жалкий, за плечами — на ремнях — большая труба в мешке.

Трубач. Здравия желаю вашему степенству.

Булычов(удивлен). Здорово. Садись. Глаха, затвори дверь. Вот какой ты…

Трубач. Так точно.

Булычов. Н-ну… неказист! Рассказывай, как лечишь?

Перейти на страницу:

Все книги серии БВЛ. Серия третья

Травницкая хроника. Мост на Дрине
Травницкая хроника. Мост на Дрине

Трагическая история Боснии с наибольшей полнотой и последовательностью раскрыта в двух исторических романах Андрича — «Травницкая хроника» и «Мост на Дрине».«Травницкая хроника» — это повествование о восьми годах жизни Травника, глухой турецкой провинции, которая оказывается втянутой в наполеоновские войны — от блистательных побед на полях Аустерлица и при Ваграме и до поражения в войне с Россией.«Мост на Дрине» — роман, отличающийся интересной и своеобразной композицией. Все события, происходящие в романе на протяжении нескольких веков (1516–1914 гг.), так или иначе связаны с существованием белоснежного красавца-моста на реке Дрине, построенного в боснийском городе Вышеграде уроженцем этого города, отуреченным сербом великим визирем Мехмед-пашой.Вступительная статья Е. Книпович.Примечания О. Кутасовой и В. Зеленина.Иллюстрации Л. Зусмана.

Иво Андрич

Историческая проза

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза