Рассказы сновидца

— А зачем он их срубил? — спросил я.

— Ну, само собой, у начальства есть на этот счет теории, — сказал он, — о которых они не распространяются.

Видите, именно эти деревья всех сбивали с толку.

— Думаете, он все-таки ее расчленил? — спросил я.

— Ну, он сказал, что она уехала в Южную Америку, — ответил он.

Какое простодушие!

Не припомню, чтобы он еще рассказал мне что-нибудь стоящее. Стиджер вымыл всю посуду за собой, все тарелки и кастрюли, сказал он.

Так вот, с этим я возвращался к Линли, сев на поезд, отправлявшийся сразу после заката. Хочется описать вам этот вечер весны на излете, вечер, навевавший такой покой на мрачное бунгало, уходящий на покой так великолепно, словно благословляя все вокруг. Но вам, наверное, интереснее услышать дальше про убийство. Итак, я все рассказал Линли, хоть большая часть этого не казалась мне достойной повествования. Штука в том, что как только я начинал опускать подробности, Линли это немедленно улавливал и принуждал меня возвращаться к деталям.

— Вам не понять, что из этого действительно насущно важно, — говорил он. — Гвоздик, который вымела горничная, способен отправить человека на виселицу.

Ладно, но коль ты обучался в Итоне и Хэрроу, будь последователен, потому что как только я упоминал о «Нямнямо», в конце концов закрутившем всю эту историю, потому что если бы не я, он ничего бы такого не узнал, и как только я подчеркивал, что Стиджер купил две бутылки, зачем он говорил, что это банальности, а мы должны сосредоточиться на основных вопросах? Естественно, я немного рассказал о «Нямнямо», потому что только в тот день в Андже я продал почти пятьдесят бутылочек. Убийство определенно стимулирует мыслительную деятельность, и стиджеровы две бутылочки дали мне шанс, которым не воспользовался бы только дурак. Но, само собой, с точки зрения Линли, это все была чепуха.

Невозможно читать чужие мысли и проникнуть в чужой разум, поэтому про самые поразительные вещи на свете никто так и не узнает. Но вот что, я думаю, происходило с Линли в тот вечер — и во время разговора перед ужином, и за ужином и за сигарой у окна, — его мысли застряли перед неким препятствием и не могли его преодолеть. И препятствие это заключалось не в том, что трудно было обнаружить способы и пути, которыми Стиджер избавился от тела, но в невозможности понять, зачем он каждый день в течение двух недель рубил такую уйму дерева и заплатил, как мне удалось узнать, за это двадцать пять фунтов хозяину земли. Это сбивало Линли с толку. А что касается способа, которым Стиджер избавился от тела, мне казалось, что все они были блокированы полицией. Скажете, что он ее закопал — они ответят, что грунт не был раскопан, скажете, что он ее вынес — они ответят, что он не покидал бунгало, скажете, что он ее сжег — они ответят, что не было запаха горелого мяса, они нюхали дым и даже взбирались для этого на деревья. Я очень хорошо относился к Линли, и не нужно быть сильно образованным, чтобы понять, что это выдающийся ум, и я верил, что он этот случай расколет. А когда я осознал, что полиция везде его опережала вот таким вот образом, то почувствовал сильное сожаление.

Приходил ли кто-либо к нему в дом? — спрашивал он меня пару раз. Забирал ли кто-либо что-либо у него? Но это ничего не объясняло. И затем я сделал пару неверных предположений или, кажется, снова заговорил о «Нямнямо», и он прервал меня довольно-таки резко.

— А вы бы как поступили, Сметерс? — спросил он. — Что бы вы сами сделали?

— Если бы я убил бедняжку Нэнси Элт? — переспросил я.

— Да, — сказал он.

— Даже не могу представить, чтобы я такое совершил, — ответил я ему.

Он на это вздохнул, как будто это говорило не в мою пользу.

— Пожалуй, мне не светит стать детективом, — сказал я.

А он только покачал головой.

Потом он задумчиво глядел в огонь, по-моему, с час. И снова покачал головой. И мы пошли спать.

Следующий день я буду помнить всю жизнь. Целый день меня не было дома, как водится, продавал «Нямнямо». Мы сели ужинать примерно в девять. В квартирах вроде нашей готовить несподручно, и, конечно, мы ели все холодное. Линли начал с салата. До сих пор у меня перед глазами этот салат, каждый листик. В общем, я по-прежнему радовался, как хорошо пошло «Нямнямо» в Андже. Я понимаю, только дурень не смог бы там наторговать, и все же у меня все выгорело, почти пятьдесят бутылок, сорок восемь, если быть точным, это что-то для такой деревеньки, не важно при каких обстоятельствах. Так что я об этом немного поговорил, а потом вдруг я понял, что «Нямнямо» для Линли — сущий пустяк, и прервался. А он поступил очень мило: знаете, что он сделал? Должно быть, он сразу понял, отчего я прервал рассказ, он попросту протянул руку и сказал:

— Не дадите ли немного «Нямнямо» для моего салата?

Я был так тронут, что чуть не дал ему бутылку. Разве что, конечно, «Нямнямо» с салатом не едят. Только с мясом и другими деликатесами. Так на бутылке написано.

Так что я сказал ему:

— Только с мясом и другими деликатесами.

Хоть я и не знал, что такое эти деликатесы. Никогда не пробовал.