Рассказы сновидца

Наконец вдали показались старые добрые деревья, пугающие и страшные в темноте; и трава, над которой плыл ночной туман, стала холодной и мокрой. То опускаясь к самой земле, то взмывая выше, пролетела крупная белая сова, и всему этому маленькая Дикая тварюшка радовалась так, как умеют радоваться только те, кто состоит в родстве с эльфами.

Понемногу она оставила далеко позади Лондон, в небе над которым стояло розоватое зарево, и уже не могла больше слышать его неумолчного гула, но зато в уши ее снова вливались прекрасные голоса ночи.

Порой она пробегала через уютно мерцающие в темноте деревни, порой вырывалась на просторы ночных, мокрых от росы полей; и многих сов, — представителей дружественного эльфам племени, что бесшумно скользят в ночи, — обогнала она по пути. Иногда она пересекала широкие реки, легко прыгая от одной отраженной звезды до другой, а потом снова мчалась вперед и вперед, выбирая путь таким образом, чтобы избегать только твердых и грубых дорог, и еще до полуночи маленькая Дикая тварюшка достигла Восточной Англии.

И здесь она вновь услышала завывания могущественного Северного Ветра, который, как и всегда, сердясь, гнал на юг своих безрассудно смелых гусей; и тростники кланялись ему, шепча что-то негромкое и жалостливое, словно рабы на веслах легендарной триремы,^{1} которые, сгибаясь и выпрямляясь под ударами свистящего бича, тянут и тянут свою монотонную унылую песнь.

Маленькой Дикой тварюшке стало вдруг очень хорошо в холодном и влажном воздухе, что по ночам укутывает широкие равнины Восточной Англии, и она подошла к одному старому гиблому омуту, где росли мягкие мхи, и здесь она ушла в памятную сердцу черную воду, и погружалась все глубже и глубже — до тех пор, пока не почувствовала, как родной и ласковый ил выдавливается вверх между пальцами ног. И из той живительной прохлады, что хранит болотный ил, маленькая Дикая тварюшка возникла снова, обновленная и радостная, чтобы снова танцевать на отражениях звезд.

Так случилось, что в ту ночь я стоял на краю болота, отрешившись в мыслях своих от всех людских дел; и я увидел, как болотные огни поднимаются на поверхность из самых глубоких мест. И всю длинную-длинную ночь они стаями появлялись над трясиной, пока не стало их несчитанное множество, и, танцуя, рассыпались они по обширным болотам.

И я уверен, что всю ночь шло великое празднество среди тех, кто приходится дальней родней эльфам.

ВИСЕЛЬНИК

Никогда больше не проскакать по дороге Тому-разбойнику. Теперь он был там, откуда видны белеющие отары овец, расположившихся на отдых, черные очертания одиноких холмов и смутно проступающие серые силуэты тех, что разбросаны за ними поодаль; внизу, в раскинувшихся между холмами долинах, защищенных от безжалостного ветра, можно различить сероватые дымки, поднимающиеся над селениями. Но Том не видел ничего этого, и до слуха его не доносилось ни звука, и только его душа пыталась высвободиться из железных цепей и отправиться на юг, в Рай. А ветер все дул и дул.

Том не замечал прихода ночи, разве что ветер сильнее качал его тело. У него забрали верного вороного коня, лишили его зеленых лугов и неба, голосов людей и женского смеха и оставили одного с обмотанными вокруг шеи цепями навечно раскачиваться на ветру. А ветер все дул и дул.

Душа Тома-разбойника была туго стянута безжалостными цепями, и всякий раз, как она пробовала выбраться из железного ошейника, ее загонял назад ветер, дующий из Рая, с юга. Тело повешенного раскачивалось, и с его губ опадали прежние злые насмешки, а с языка — давно произнесенные богохульства, в сердце истлевали дурные страсти, а с пальцев смывались следы злодеяний; все это, упав на землю, превращалось в бледные круги и клубки. Когда вся скверна спала, душа Тома снова стала чистой, такой, как была в давние времена, весною, когда Том встретил свою первую любовь. И душа его раскачивалась на ветру вместе с останками Тома, прикрытыми рваной одежкой и ржавыми цепями.

А ветер все дул и дул.

Время от времени души погребенных на освященной земле летели прямо против ветра в Рай, мимо виселицы и мимо души Тома, которая никак не могла освободиться.

Ночь за ночью Том наблюдал за овцами на холмах пустыми провалами глазниц; отросшие волосы Тома закрывали его тронутое смертью лицо и прятали это жалкое зрелище от овец. А ветер все дул и дул.

Иногда порыв ветра приносил чьи-то слезы, но слезам не удавалось прожечь насквозь заржавленные цепи. А ветер все дул и дул.

И каждый вечер все мысли, когда-либо приходившие в голову Тому, слетались стаей и рассаживались на ветвях дерева, на котором он был повешен, и пели, словно птицы, для его души, безуспешно пытавшейся вырваться на свободу. Все мысли, когда-либо приходившие в голову Тому! И греховные помыслы пеняли душе, что она породила их, поскольку не могли умереть. А те мысли, которые Том когда-то скрывал, щебетали в ветвях громче и пронзительнее всех целую ночь напролет.