Расследование (СИ)

Репетиция пошла дальше: теперь процесс выглядел более осмыслено и понятно: актёр читал по бумажке, выясняя отношения с актрисой постарше уже по поводу каких-то более земных дел. Насколько я мог понять, актёр исполнял чужую обязанность, подменяя неявившегося: другого выхода, похоже, невозможно было придумать, но и такая подмена оказывалась не самой удачной: актёр, конечно же, не мог знать чужой роли, и временами путался и сбивался на совершенно другой ритм. Теперь я мог вблизи наблюдать за реакциями: издали для меня оставалось скрытым, насколько нервно и беспокойно он ведёт себя на главном посту, но теперь я ясно увидел, сколько энергии собрано в окружающем его пространстве: он чуть подрагивал, готовый почти всегда взорваться новым приступом негодования и гнева, не всегда, возможно, оправданного. Но таким уж был главный режиссёр известного в прошлом театра, и именно с ним связывались лучшие годы моего героя и кумира: с Р., насколько я знал, режиссёр обходился значительно мягче, понимая и реально оценивая огромный потенциал. Очень редко он выходил из себя, и совсем не были мне известны случаи, когда бы репетиции заканчивались длительными и напрасными ссорами: даже в запойные и загульные периоды жизни режиссёр относился с редкостным пониманием к особенностям творческой натуры, и даже если и отстранял любимца от репетиций, то проделывал это без лишней грубости. Тут уж ничего нельзя было поделать, зато по окончании неблагоприятного периода режиссёр не сомневался: теперь Р. не подведёт. Несколько раз по схожей причине перекраивались даже планы и обязательства: режиссёр мог отнять у кого-то из занятых в готовящемся спектакле почти готовую роль в пользу Р., или же премьера по сходной причине передвигалась на месяц или два: чувствуя вину и раскаяние, Р. успевал подготовиться и тем самым помогал реализовывать самые важные и интересные с точки зрения режиссёра планы.

Однако идиллия осталась в прошлом, а сегодня терпимости не было и в помине: он нервно подёргивался и один раз даже слегка вскрикнул, всё же не прерывая пока страданий подопечных. Даже я теперь видел, с какой натугой и напряжением проходит наиважнейшая работа и как неохотно двигаются актёры; похоже, расцвет театра действительно прошёл, и на обломках догорало и чадило, выбрасывая последние искры, меркнущее и тускнеющее пламя, превращая всё в горку грязи и пепла, выброшенного и забытого. Я уже видел достаточно, чтобы делать начальные выводы, но в конце концов это было не моим делом: я находился здесь совершенно по другой причине.

Наконец актёры остановились; судя по всему, сцена или даже действие подошло к концу, и можно было расслабиться, хотя режиссёр, похоже, думал по-другому: он сразу же поднялся и рысью выскочил на сцену, где уставшие актёры отдувались и вытирали пот. Насколько я мог понять, сейчас должен был начаться разбор и анализ сыгранного, и мне стало даже жалко их; расправа могла оказаться излишне жестокой, но я опять не угадал: возможно, он уже охрип и устал от вечной беготни и настороженности, вгоняющей в краску и заставляющей извергать вулканическую энергию. Размахивая по привычке руками, он начал с актёра, молча стоявшего и аккуратно кивавшего головой, хотя не забывал задействовать и актрис: чтобы они совсем уж не расслаблялись, он бросал им иногда несколько слов, с чем им приходилось считаться, хотя, насколько я мог заметить, и та и другая порывались уйти за кулисы. Возможно, у них оставались дела: режиссёр всё не желал оставить их в покое и сделать наконец перерыв в сложном и долгом процессе.