Расследование (СИ)

Я всё равно почти ничего не слышал, и можно было тоже расслабиться; на всякий случай следовало проследить за странным преследователем: он сидел примерно там же, и, судя по всему, дремал. Хотя я не стал бы слишком доверять впечатлению: всё ещё я не очень ясно видел мотивы его поведения, и для шпиона – приставленного ко мне с заранее определённой целью – он выглядел слишком необычно. Вполне возможно, что он просто плохо подходил для такого занятия, и явная усталость тоже могла играть свою роль: в любом случае не стоило упускать его из виду. Я оставил его в покое и снова сосредоточился на сцене: похоже, там назревало что-то новое. Актрисы наконец ушли, а режиссёр громко объяснялся с актёром, так же громко и без всякой боязни отвечавшим ему: возможно, актёр чувствовал свою правоту, и я сделал попытку понять, о чём идёт речь. Судя по всему, на репетиции отсутствовал ещё актёр, а может: даже целых двое; режиссёр же, пытался заставить актёра отдуваться за троих одновременно, с чем тот, естественно, никак не мог согласиться. Понятное противодействие вызывало странную реакцию: даже мне было ясно, что такая замена совершенно бессмысленна; наверно, режиссёр перешёл грань и уже плохо сознавал степень логичности своих требований или полную их абсурдность, так что даже протрезвевший оппонент казался убедительнее и логичнее. Теперь стало жалко обоих: почти не сознававшего абсурдность требований и всеми силами от этих требований отбрыкивающегося; непонятно было, чем борьба может завершиться, тем более что я заметил лица или всего лишь тени, осторожно выглядывавшие из-за занавеса; не исключено, что они принадлежали как раз виновникам скандала, не желавшим выходить на расправу: гроза казалась им слишком бурной, и я заметил, как одна из теней медленно и аккуратно растворяется в потёмках, а над сценой гремел всё тот же – многократно гремевший и наверняка запомнившийся всем с ним сталкивавшимся и потерпевшим от его шума и грохота – яростный и злобный ураган.

Я уже почти привык к нему, и когда режиссёр быстро пересёк сцену и скрылся за кулисами, это стало как-то неожиданно и непривычно; вполне возможно, что он наконец понял абсурдность и необоснованность новых претензий и отправился на поиски недостающих актёров, спрятавшихся в глубине театра. Но когда я поднялся на сцену, чтобы узнать подробности, всё оказалось проще: сейчас начинался ещё один часовой перерыв, обычный и почти всегда планировавшийся. Как пояснил актёр: сегодня у мэтра выдался тяжёлый день, что вполне логично привело к таким неудачным последствиям. На вопрос же: куда режиссёр отправился? – я получил совет держаться коридорчика, начинающегося прямо за кулисами; он выведет куда надо. Я торопливо поблагодарил и быстро пошёл в нужном направлении: прямо за кулисами образовался небольшой завал из старых реквизитов, и когда я нашёл проход через него – с левого края – то быстро миновал его и вышел на оперативный простор.

Коридорчиков оказалось почему-то два, правый был почти неосвещён, и совершенно логично я пошёл налево: так всё здесь выглядело привлекательно и завораживающе, и даже лампы дневного света оказались протёртыми и лишёнными обычных здесь отложений пыли и паутины.

Здесь явно убирались каждый день, и даже стены словно отливали глянцем и какой-то глазурью: можно было подумать, что их специально чистили и надраивали до полного сияния и блеска, чтобы ослепить возможных гостей, не видевших остальных коридоров и закоулков. Наверняка это было именно так, и значит театр ещё не совсем сдался и пытался выбраться на поверхность, где когда-то имел своё законное место под сияющим ослепительным солнцем.

Двери находились только в конце: одна прямо и две по бокам, и я быстро пошёл по коридору. На всех трёх виднелись таблички: издали я не мог разобраться в их смысле, и пришлось идти до самого конца, и уже стоя рядом я определил назначение помещений: справа находилась касса, а слева бухгалтерия, за дверями которой раздавались непонятные звуки; прямо напротив в нескольких метрах находился кабинет директора, однако главной надписи – ради которой я пробирался сюда – видно не было. Вполне возможно, я пошёл не той дорогой, но раз уж меня занесло к руководству театра, стоило попробовать копнуть и тут: наверняка же здесь не были безучастны к жизни и судьбе своего лучшего актёра?

Идти в дверь с надписью «касса» казалось нежелательно: неизвестно, как ко мне отнеслись бы там, учитывая общую атмосферу: меня ещё могли бы заподозрить в том, к чему я не имел никакого отношения, и я аккуратно постучал в дверь напротив. Возможно, меня не услышали: шум не прекратился, и я приоткрыл дверцу; гудение уменьшилось, но особой реакции я не заметил, и тогда я совсем отставил дверь в сторону, чтобы сразу увидеть всё происходящее.