Расследования Арсена Люпена

– Я вас понимаю. Но у меня еще со времен моего одинокого детства сохранилась привычка не то чтобы к скрытности, но к сдержанности и к молчанию. Я была очень веселой, но веселой втайне от других, только для себя. А когда я потеряла дедушку, то еще больше замкнулась в себе. Я очень любила свою старшую сестру, но она вышла замуж и отправилась в путешествие. Ее возвращение стало для меня огромной радостью, я была счастлива, что смогу жить рядом с ней. Однако между нами, несмотря на нежную сестринскую любовь, не было – да и сейчас нет – полного взаимопонимания… такого, когда можно свободно говорить обо всем на свете и наслаждаться счастьем духовного родства.

Это моя вина. Вы знаете, что я обручена, что я всем сердцем люблю моего жениха Пьера де Бамма и что он любит меня так же преданно. Но мы словно бы разделены некой преградой. И это опять-таки из-за моего характера, мешающего безоглядно довериться другому человеку, уступить пылкому, внезапному порыву.

Помолчав, девушка продолжила:

– Вся эта чрезмерная сдержанность, уместная, когда речь идет о чувствах и женских тайнах, становится абсурдной в обычной, повседневной жизни, особенно в исключительных, неординарных случаях. Тем не менее она не отпускает меня с тех пор, как я нахожусь в «Приливной волне». Мне следовало бы откровенно рассказать о некоторых странных событиях, которые меня поразили. А я вместо этого смолчала, и в результате меня сочли безумной фантазеркой, тогда как меня терзал страх, основанный на совершенно реальных фактах. Я сделалась беспокойной, нервной, почти дикой, неспособной справляться с трудностями и тревогами… а все потому, что не сумела поделиться с окружающими своими подозрениями.

Девушка надолго умолкла, и Рауль решился поторопить ее:

– Вы и сейчас все еще колеблетесь!

– Уже нет.

– Значит, вы готовы поведать мне то, что никому не рассказывали?

– Да.

– А почему?

– Не знаю, – печально ответила Катрин и повторила: – Не знаю. Но я не могу поступить иначе. Я просто подчиняюсь вам и при этом понимаю, что поступаю правильно. Может быть, сперва мой рассказ покажется вам немного наивным, а страхи – вымышленными. Но вы меня поймете… я уверена, что поймете!

И девушка заговорила:

– Мы с сестрой приехали в «Приливную волну» двадцать пятого апреля, к вечеру; дом был холодный, необитаемый со времени смерти деда, иными словами – более полутора лет. Мы кое-как переночевали. Но на следующее утро, когда я распахнула окно, я испытала огромную радость при виде сада – сада моего детства. Правда, он пришел в запустение, аллеи заросли сорняками, лужайки были завалены гнилыми ветками – и все же я видела свой любимый сад, где бывала в детстве так счастлива.

Я снова видела ровно таким, каким оно мне запомнилось, это пространство, заключенное в садовые стены и закрытое для чужаков. И мне хотелось только одного – освежить свои воспоминания и возродить то, что я считала утраченным навеки.

Трепеща от волнения, я торопливо оделась, сунула босые ноги в старые сабо и пошла возобновлять знакомство с давними друзьями – с деревьями, с моей подружкой-рекой, с древними камнями и статуями, которые мой дед когда-то расставлял на пригорках. Весь мой прежний маленький мирок остался на своем месте, он словно бы ждал меня и сейчас приветствовал мое возвращение с той же нежностью, с какой я спешила на встречу с ним. Но был там один уголок, который сохранился в моей памяти как некое священное место. В Париже не проходило и дня, чтобы я не думала о нем, ибо оно воплощало в себе все мои мечты – мечты одинокого ребенка и романтичной юной девушки.

Во всех других местах парка я играла и забавлялась с бурной детской радостью. Но в этом уголке я не делала ничего. Только мечтала. Или плакала – без всякой причины. Или рассеянно следила за тем, как суетятся муравьи и летает мошкара. Дышала просто ради удовольствия дышать. Если счастье может быть пассивным и выражаться в блаженном оцепенении, в полном отсутствии всяческих мыслей, значит я была счастлива там, сидя между тремя ивами, лежа на их ветвях или качаясь в гамаке, который подвешивала к двум стволам.

Я отправилась к ним, как отправляются в паломничество, – неспешно, с пылкой верой в душе, с лихорадочно бьющимся сердцем, прокладывая себе дорогу среди колючек и крапивы, мешавших пройти к старому полусгнившему мосту, где я когда-то танцевала назло взрослым, которые запрещали даже приближаться к нему. Я прошла по этому мосту. Пересекла островок и зашагала по прибрежной тропинке, ведущей к скалистой части сада. Кусты, буйно разросшиеся за время моего отсутствия, скрывали от меня маленький холмик, к которому я направлялась.