Расстояние

Многое можно сказать о человеке, посмотрев, как он ест, утруждает ли себя соблюдением приличий, нравится ли ему то, что он делает, а, может, он любуется собственными манерами, забыв о сути действа. Практически каждый из нас имеет минимальный уровень воспитания, необходимого для жизни в обществе, и некоторые вещи мы воспринимаем как само собой разумеющееся, однако то, что выходит за их рамки, обычно бросается в глаза. Осанка за столом, положение рук, подносит ли принимающий пищу голову к ложке или же наоборот, смотрит ли при этом собеседнику в глаза или на еду, как часто и с каким аппетитом отправляет её в рот, какими пользуется приборами – всё это выдаёт его с головой, безошибочно говорит, умный он или дурак, в какой вырос семье, как воспитан и какое получил образование. Столь всеобщее и изначальное занятие, как приём пищи, невозможно избежать, упустить из внимания, вычеркнуть из любого наблюдения за человеком, однако в отличие от удовлетворения других физиологических потребностей, оно по непонятным причинам усложнилось, разветвилось, сублимировалось так, что практически утеряло природную непосредственность.

Аркадий сидел прямо, жевал спокойно, методично отправляя кусок за куском себе в рот, Маша, слегка облокотившись о стол и кокетливо наклонив голову, ела будто нехотя, беря очередную порцию с разными интервалами. Никто из молодых людей не пытался хватать пищу непосредственно с тарелки, бережно подносил её ко рту, не пытался продолжить общение, пока не покончил хотя бы с половиной стоявшего перед ним блюда, так что разговор продолжился не совсем сначала, но несколько неожиданно.

– На чём разбогател твой отец?

– А твой на чём?

– Без понятия.

– То же самое.

– Нет, всё это какая-то глупость…

– Что именно?

– Мы сидим, едим, разговариваем, но, в сущности, какие у нас на то причины?

– А мы должны собачиться между собой?

– Конечно, нет. Надо сказать большое спасибо судьбе, что мы не выросли социопатами.

– Это к чему?

– К состоянию отцов.

– Да, пожалуй.

Аркадий отправил в рот вилку с рисом, запил пивом; Маша с любопытством за ним наблюдала.

– Я серьёзно. Ну, юрист, ладно, есть некоторые вариации, но вот ты художник, о тебе заведомо можно сделать вывод, что являешься тонкой, восприимчивой натурой, а не самодовольным болваном, не видящим дальше собственного носа.

– …и тискающим малолеток на лавочке в сквере. Ты преувеличиваешь. Ещё ничего не решено, я пока не художник, совсем не художник, это дело будущего.

– Но ты к чему-то стремишься, – сколь искренне, столь же глупо резюмировала Маша.

– Стремлюсь, только сам не знаю к чему. Я будто мчусь навстречу неведомой цели, но, если оглянуться, выходит, что я всё там же и всё тот же, вокруг ничего не изменилось, и внутри неопределённость. Ты говоришь, я не похож на социопата и что художники – восприимчивые натуры. Пусть так. Но знала бы ты, сколько жалких, нереализованных людей было среди моих университетских преподавателей. Это бросилось мне в глаза в первый же год обучения, и, кажется, большинство из них пошли преподавать не только потому, что осознали и смирились со своей бездарностью, но и чтобы чувствовать превосходство над другими, говорить им то, чего они ещё не знают, причём из года в год одно и то же, и хотя бы на короткое время получить иллюзорное уважение, в сущности, благодаря чужим заслугам.

– Теперь представь всё то же самое, но с некоторой вовлечённостью подобных деятелей в процесс созидания, и получишь столько глупого чванства, сколько тебе не приснится в самом страшном сне. Я имею в виду не только свою учёбу, я говорю о всех тех, кто меня окружает.

– Зато у них из-за причастности меньше комплексов, самолюбие не страдает на фоне достижений других людей.

– Это как посмотреть. Если самолюбие не страдает, оно вздымается до небес, и теряются все качества нормального человека.

– Ощущать себя далёким от подобных душевных состояний тоже некоторого рода самоутешение.

– Лично я довольна, что могу себя им побаловать.

Они сидели прямо друг против друга и смотрели в глаза. В данный момент между ними не существовало никаких препятствий кроме нескольких десятков сантиметров воздуха, и каждый воспринимал именно это лицо, именно эти плечи, именно эту грудь как воплощение человека вообще. Первой взгляд отвела Маша, девушка посмотрела в угол зала, где недавно сидел парень, громко разговаривавший по телефону, но он уже ушёл.

– Ну что, закажем десерт? – предложил Аркадий, и хоть его спутница была более чем сыта, она не решилась отказаться от сладкого.

Прохлада на улице не располагала к мороженому в желудке, а в куске пирога с чаем молодые люди себе не отказали. Когда их принесли, Маша весело заметила:

– Однако свиданьице удалось.

– И не говори. Давно я так хорошо не проводил время.

– Пожалуй, я тебя добавлю в друзья.

– У меня нет странички.

– Да ну брось, не может быть.

– Я серьёзно. Есть одна давнишняя регистрация, но я забыл к ней пароль.